Вы когда-нибудь бывали в немецкой опере? поинтересовался вдруг Томас.
Нет.
Пойдемте сегодня вечером, я приглашаю.
Я сказала, что не могу бросить подругу, но американец ответил, что купит столько билетов, сколько нужно, чтобы я наконец-то перестала думать о Марте Нойманн и немного развлеклась. Таким образом, вечер мы провели втроем. Наблюдали, как ведьма в черной остроконечной шляпе пытается сожрать заблудших Гензеля и Гретель, завывая на весь зал по-немецки. Томас и Ольга быстро нашли общий язык на почве экономической журналистики и отправились после оперы в ресторан. А я пошла спать. Я слишком устала гоняться за неуловимой фройляйн Нойманн по следу из хлебных крошек, которые насыпал мой дед.
До Рождества оставалось два дня, когда снова позвонил Томас.
У нашего коллеги завтра день рождения, мы собираемся на ужин в одном ресторанчике в районе Шарлоттенбурга. Марта Нойманн там будет. Кстати, я сказал ей о вас, она заинтересовалась, сообщил он.
Как же я приду на чужой праздник? засомневалась я.
Имениннику я о вас тоже сказал. Ему интересно будет пообщаться с русской журналисткой.
Спасибо, Томас. Я только передам картину и уйду.
Нужно ли говорить, что, когда я явилась на торжество, Марты Нойманн там не было?! А существует ли эта женщина на самом деле, раздраженно думала я. Призрак. Она похожа на призрак. Томас смотрел на меня с сочувствием.
Марта заболела, сказал он. Но она живет неподалеку, так что вы можете передать ей картину дома. Оставила адрес.
Я стою у старого особняка грязно-бежевого цвета. Смотрю вверх, где барельефы, где мутное темное небо и мельтешение бесчисленных капель, где загораются и гаснут незнакомые окна. Помню этот момент, как сейчас. Иногда он снится, этот дождь на моем лице. Мгновение до истины.
Консьерж впустил меня внутрь. Я поднялась на второй этаж и на секунду застыла перед черной дверью с красивой бронзовой ручкой в виде розы. Потом позвонила.
Открыла высокая пожилая женщина с коротко стрижеными седыми волосами. Яркие синие глаза-льдинки. Спокойный голос. Стать. Марта Нойман была похожа на балерину в отставке.
Вы из России? Томас сказал, что у вас ко мне дело, сказала она по-русски почти без акцента.
Да, нужно вам кое-что передать.
Я вошла в квартиру, где пахло ужином, хвоей, где тишина вперемешку с сумерками сбивалась в клубки по углам плохо освещенных комнат. В гостиной был накрыт стол на одну персону, тут же лежали лекарства. Марта предложила мне поужинать, я отказалась и присела на диван рядом с рождественской елью, которая поблескивала в полумраке. Коротко рассказала об Аркадии Фомиче и о его странной прихоти с подарком.
Но я не знаю человека, о котором вы говорите, Марта выглядела удивленной. У меня нет знакомых художников в России.
Посмотрите картину может быть, она вам напомнит, предложила я.
Марта щелкнула выключателем, под потолком вспыхнула большая хрустальная люстра, осветив всю комнату. Потом сняла с полотна упаковочную бумагу.
Никогда не забуду ее лица. Будто невидимый скульптор одним прикосновением превратил его в мрамор. Будто в нем не стало ни одного кровеносного сосуда. Она молчала целую минуту, потом медленно произнесла:
Откуда у вас это?
Я же рассказала друг моего деда
Нет, вы не понимаете Вы даже не представляете, как это странно Какой-то русский нарисовал вы даже не знаете, что он нарисовал.
Она закрыла рот ладонью и ушла в соседнюю комнату. Вернулась через пару минут с черно-белой фотографией, которую протянула мне.
Вот, смотрите.
Молодые мужчина и женщина на фоне стены дома. Женщина держит на руках маленькую девочку в платье с оборками. У их ног валяется оброненная кукла. Остроухий доберман с мячом в зубах застыл, как изваяние, глядя прямо на зрителя. За углом дома клумба с розами
Я не знаю, какое лицо было в этот момент у меня. Вероятно, ничуть не лучше, чем у Марты Нойманн, когда она увидела картину. Я смотрела на фото, не в силах отделаться от ощущения нереальности происходящего.
Вы знаете, кто эти люди? Моя мама, я и мой отец, Ганс Нойманн. Его единственное фото, которое у меня есть. В 1961 построили стену, и он оттуда уже не вернулся в Западный Берлин.
Мой отец? Этот высокий светловолосый парень с печально опущенными уголками глаз ее отец?!
Марта заговорила я, пытаясь запихнуть куда подальше ком в горле, мешавший голосу пробиваться наружу. Марта, этот человек на фото не Ганс Нойманн. Это Иван Борисович Сергеев, мой дед.
Я произносила слова, а перед глазами мелькали страницы семейного альбома: черно-белые, потом мутно-цветные, потом все ярче и ярче подмосковные вечера, юбилеи, пляжи на Черном море Там были все мы, вся наша семья: дед, бабушка, мои родители, Жанна, тетя Зина, дядя Саша, я Но ни на одном фото не было этой статной синеглазой женщины, похожей на пенсионерку-балерину, которая так не любила русский язык и так хорошо на нем говорила.
Я я прошу вас уйти, сказала Марта и еще что-то говорила на немецком.
Я видела, что она держится за горло так же, как и я.
Ну, что вам сказать? Потом я бродила по улицам в сопровождении дождя. Город был одет в черный кожаный плащ, бликующий и строгий. Он хотел, чтобы я взяла себя в руки, чеканила шаги и проводила границы. Но что вы я оказалась очень хлипким существом. Чудом я добрела до Ксантенер Штрабе, где в полюбившемся мне кафе зажгли пестрые витражные люстры-абажуры в стиле «тиффани». Там меня ждали. Я давно не заглядывала в телефон его корежило от пропущенных звонков и сообщений. Ольга, Томас и старик Харольд с его помпезной кружкой. Тем вечером эти люди стали моей подушкой безопасности, смягчающей удар при столкновении. Но синяк, сильный внутренний кровоподтек, оставался, невидимый, еще много дней.
* * *
Нужно ли соблюдать хронологию? Очевидно, что дальше наступило Рождество, по телевизору транслировали пышные католические песнопения, я тупо смотрела на экран. Потом настал день, когда мы вызвали такси и поехали в аэропорт. Дворники смахивали с лобового стекла капли-снежинки. Мы заняли свои места на борту, и тут Вселенная снова крутанула свое ироничное колесо: в проходе между рядов стоял наш старый добрый знакомый. На нем был все тот же оранжевый пуховик, из-под которого выглядывала красная футболка. Стекла очков все так же воодушевленно мерцали. Он был абсолютно ну, то есть натурально в стельку пьян. Да-да, это был Канарейка. Он присел рядом с нами, на незанятое никем место.
Хотите выпить? Я Стефан. Встречался в Берлине с моими родственниками из Югославии они не хотят меня знать сказал Канарейка, сильно запинаясь. Потом нервно рассмеялся и пошарил рукой в пространстве, точно ожидая, что из воздуха соткется бокальчик виски.
Вы вы серб?
Наполовину. Отец из Белграда.
Бессвязный рассказ Стефана не добавил мне хорошего настроения. К счастью, его ненадолго хватило с историей об интернациональном раздоре, который устроили в Югославии треклятые американцы. Он ушел бродить по салону дальше, пел, вновь был усмирен стюардессами Последний раз я видела Канарейку в зоне выдачи багажа, ведомого под руки двумя полицейскими. Русские пассажиры провожали его сочувственными взглядами.
Мы получили багаж и вызвали такси. Вышли на улицу. Были сумерки, постепенно, аккордами, вступал в силу снегопад. Я стояла и думала: ну, зачем. Зачем дед послал меня туда с картиной. Почему не нашел Марту сам. Почему не рассказал. Но внутри, не облеченное в слова и не закованное в логику, пульсировало знание, почему он поступил именно так. Я не смогла бы принять эту историю, будь она простым пересказом событий. Я могла ее только пережить. Как и Марта. Он придумал для нас лобовое столкновение как шанс начать новую жизнь. Я понимала это, но считала его трусом.