Придавленные ими, исчезали зачитанные до дыр «Три мушкетера» и сборник русских народных сказок, который Ярик в неожиданном приступе ностальгии так и не решился сдать в макулатуру. Жадная тьма слизывала наконец-то побежденного «Хоббита» и все семь книг «Гарри Поттера». Будто в торфяном болоте тонул не внявший предупреждению «Шерлок Холмс», а уэллсовский «Человек-невидимка» попросту исчез. Исчезли разбросанные по полке солдатики «Технолога» раритетные, папина коллекция. Исчезли шариковые ручки без пасты, незаконченные, покрытые пылью рисунки, скрепки, вскрытая пачка жвачки и так до конца и не собранная модель «Лезвия бритвы», знаменитой фигурки Дина Джарина (канон!). Осталась только кукла да странное место за ее тряпичной спиной.
Отяжелевший от времени сруб обзаводился низким закопченным потолком, скрипучим полом с рассохшимися досками. Свет, мягкий, масляный, скользил по бревнам, оранжевел под потолком, причудливыми тенями опадал на пол, как если бы неуверенная рука водила источником света, что-то выискивая. Где-то там, далеко, угадывался угол с иконами и дрожащим под ними свечным огоньком. Подпирал стену массивный ларь, настолько основательный, что казалось, саму избу построили вокруг него. Вдоль бледного печного бока тянулась лавка из грубой толстой доски. С высоких полатей свисали звериные шкуры. И некто маленький, приземистый как гном поднимал лучину повыше, выискивая что-то? кого-то? Быть может, Ярика?
Мальчик вновь беспокойно переворачивался на левый бок, подставляя острому взгляду взмокший затылок. А уже через минуту перекатывался на правый, морщась от ощущения на лице липкой паутины. Далеко за полночь Ярик, устав крутиться, наконец застыл на спине. И в ухо ему влился тягучий, протяжный, искаженный расстоянием или временем голос:
Где-е-е-е ты-ы-ы-ы? Где-е-е-е?
Страшно почти не было. Ярик спал и, к собственному удивлению, понимал, что спит, а значит, все это нереально. Бояться нечего. Вот только
Если бы кто-нибудь в этот момент заглянул к нему в комнату, то увидел бы на его изможденном лице пляшущие отблески лучины.
Кукла
Людям не дано помнить момент своего рождения. Их вырывают из теплой утробы матери в незнакомый мир, болезненно яркий, чертовски холодный. Люди приходят в него испуганными, кричащими и жалкими. Но кукла помнила все с того самого момента, как ее Создательница пришила ей первый глаз. На умело орудующих иголкой маленьких детских руках с не очень чистыми ногтями, местами обгрызенными чуть не до мяса, хватало грубых мозолей, свежих и заживших царапин и брошенной природой щедрой россыпи веснушек. Это были руки ее матери. Кукле они казались самыми прекрасными, самыми нежными и заботливыми в мире.
Пока еще кукла не могла говорить, слышать и двигаться. Она даже думать не умела, покуда Создательница не приладила ей волосы, не сметала два круглых лоскута в плоский блин заготовки и не набила его шерстью и соломой. До тех пор кукла жила чувствами, ощущениями. Она пила их, купалась в них, как новорожденный котенок под шершавым языком кошки-матери. Незамутненное детское волшебство пронизывало каждый ее волосок, каждый стежок. Впитывалось порами тканей.
И кукла оживала.
Ярик
Понедельник обижен незаслуженно. В самом деле, разве это справедливо ненавидеть день только потому, что с него начинается неделя? Разве кто-нибудь ненавидит первое января? С него, между прочим, не какая-то там неделя с него год начинается! Но нет же, все шишки достались несчастному понедельнику. А ведь если вдуматься, может ли быть день лучше, чем понедельник, в который тебе не нужно идти в школу!
Ярик особенно любил понедельники во время каникул. Пока папа, недовольно бурча и шлепая по полу босыми ногами, шел умываться, а мама, как-то не по-женски громогласно зевая, отправлялась варить кофе, можно было замотаться в одеяло как в кокон и спрятать нос в подушку. Хочешь валяйся как ленивый тюлень, укутавшись в проникающие сквозь дрему доносящиеся с кухни родные теплые звуки дома. Звон ложки о керамическую стенку чашки, бубнеж телевизора, негромкие, все еще заспанные голоса родителей. Хочешь досматривай утренний сон, в котором лето длится вечно и в школу не нужно совсем. А хочешь набрасывай одеяло на плечи как разбойничий плащ и отправляйся на кухню грабить холодильник. А если повезет, то можно утащить папин бутерброд с сыром. Папа, конечно, поворчит, но сделает себе еще один. И запасной для Ярика. И чаю нальет, с лимоном. А мама взъерошит волосы и чмокнет в макушку. И тоже сделает бутерброд.
Именно так все и было в любое другое утро. Но этот каникулярный понедельник последний перед началом учебного года оказался безнадежно испорчен куклой. Поваляться в кровати не вышло. Всю ночь Ярик плохо спал и взмок как мышь. Влажная простыня липла к телу, в приоткрытое окно влетал сквозняк. Ярика знобило. Болела голова, веки терлись о глаза с шуршанием наждачной бумаги. К тому же сил нет хотелось в туалет.
Кряхтя как столетний дед, Ярик сполз с лестницы и нашарил тапочки. Зябко кутаясь во влажную простыню, прошаркал в туалет. И только выйдя под шум сливного бачка, вдруг понял, что в квартире непривычно тихо. Он заглянул на кухню. Стол пустой ни масленки, ни пакета с молоком, ни вскрытой пачки паштета. Ярик осторожно коснулся ладонью пузатого бока чайника. Так и есть даже не теплый! В приступе какого-то следовательского азарта он бросился в ванную. Родительские зубные щетки были сухими. И этот простой, но безумно странный факт мгновенно выдул из головы остатки сна. Можно предположить, что родители ушли на работу. Что тихо оделись и обулись в полном молчании. Даже что не стали завтракать. Мало ли, проспали бывает. Но чтобы родители не почистили зубы и не умылись?! Да быть такого не может!
Задумчиво скомкав простыню, Ярик закинул ее в стиральную машину, машинально отметив, что грязные дачные вещи так и лежат там нестираными со вчерашнего дня. И это тоже совершено не в маминых правилах. Умываясь, Ярик так усердно чистил зубы, точно делал это за троих, принося извинения какому-то божеству утреннего моциона. Мойдодыру, например. Он плескал в лицо очень холодной водой, хотя давным-давно проснулся, до красноты растер щеки полотенцем, пока наконец не понял, что просто не хочет возвращаться в комнату.
Дверь открылась, и на пороге, зевая и вытирая мизинцами уголки глаз, появилась Ленка. Ярик поймал себя на мысли, что пусть на секунду, но дыхание его сбилось, а затылок похолодел. Чертова кукла украла у него радость утреннего пробуждения, подбросив взамен тревогу и страх.
Штаны потерял, вместо «доброго утра» буркнула Ленка.
В другое время Ярик бы непременно ответил чем-нибудь едким, даже обидным, но сейчас все его мысли занимала кукла. Жуткая дрянь, от которой необходимо избавиться. Освобождая место у раковины, он лишь рассеянно пробормотал:
Ты один не умывался и грязнулею остался
Как бы его ни жгло желание выбросить куклу немедленно, первым делом Ярик все же вернулся на кухню. Поставил чайник. Разбил в сковородку четыре яйца. Пока они скворчали, обстоятельно напластал целую тарелку бутербродов с сыром и колбасой. Так что, когда из ванной выбралась посвежевшая умывшаяся Ленка, на столе ее ждал полноценный завтрак, а тостер как раз чихнул, выплевывая две подрумяненные гренки. Убрав со лба прилипшую мокрую прядь, сестра недоверчиво посмотрела на Ярика:
Денег не дам. У самой нету. Родаки как партизаны ушли, даже записки не оставили. Наверное, сами в магазин зайдут.
Ярик неопределенно покачал головой. Что там Ленка бормочет, он едва слышал. Все его мысли занимала кукла. Как ни оттягивай, а придется действовать решительно. Сидя в светлой уютной кухне, благоухающей ароматами свежеподжаренного хлеба и взрезанной лимонной корки, Ярик ощущал себя парашютистом перед прыжком, самураем перед сэппуку или, на худой конец, дрессировщиком в клетке со львом-людоедом. Старшая сестра поглядывала на него озадаченно, но с расспросами не лезла уплетала яичницу. Покончив со своей порцией, с молчаливого согласия брата подтянула и его тарелку.