Привет!
Они меня уже бесят, с их американскими куртками, холщовыми брюками с подворотами и туфлями в стиле Элвиса. У высокого парня черные авиаторские очки я всегда хотел такие, но они стоят неимоверных денег, каштановые волосы аккуратно подстрижены, и его уверенная ухмылка так и кричит, чтобы я дал ему пощечины. Младший, похудее, должно быть, нашего возраста, несет их пляжную сумку.
Я отвечаю кивком головы, чтобы показать, что мы не хотим разговаривать, но это не мешает им встать перед нами и положить свою большую сумку, которая вся в песке, прямо на наше одеяло. Эти уроды хорошо снаряжены: маски, ласты, пляжные ракетки, все, что нужно Они не в первый раз, сразу видно.
Доктор Ливингстон, я предполагаю? говорит высокий парень где-то из-за очков.
Другой хохочет, не знаю почему, и Соланж спрашивает меня взглядом.
Эм нет.
Мой ответ заставляет их еще сильнее хихикать, но высокий спокойно садится на наше одеяло, продолжая свой маленький спектакль.
Мы уже начали отчаиваться в поисках следов цивилизации Вы индейцы?
Не обращайте внимания на моего брата, смеется младший. Он всегда такой.
Он протягивает руку мне, затем Соланж. Каждый представляется по имени, как будто нам это интересно, и младший объясняет нам, что они парижане и это их последний день отпуска. Их родители всегда уезжают после всех, чтобы избежать пробок, но пустой пляж это ужасно скучно, особенно в сравнении с августом.
Вы тоже в отпуске?
Нет. Просто на день.
Живете поблизости?
Недалеко.
А не хотите поесть с нами?
Вопрос навешивается на меня, я смотрю на Соланж, запинаюсь, но поздно, они уже распаковывают сумку: хлеб, банка сардин, колбаса. Я бы им и сказал, что мы предпочли бы остаться вдвоем, но у меня нет опыта вежливо отказывать людям. В итоге они достают из своей сумки кристально чистый приемник с выдвижной антенной.
Музыка?
Для Соланж это волшебное слово. Она говорит «почему бы и нет», и вдруг атмосфера становится более расслабленной. Приемник шипит, потому что мы далеко от всего, но затем ловит радио, не очень хорошо, но слова все же узнаваемы. Все говорите yeah yeah. Yeah yeah. Я не очень люблю эту песню, но знаю, что Соланж она нравится, и видно, что и этим двум парням тоже, потому что они начинают кивать в такт. Все говорите yeah yeah, и они повторяют: yeah yeah. Они смеются, хрустят пальцами, покачиваются из стороны в сторону, и высокий прибавляет громкость. Прощайте, чайки. Мне не очень нравится, как он смотрит на Соланж через свои черные очки, а может быть, это просто мои домыслы.
Ты можешь танцевать, если хочешь, говорит он ей, смеясь.
Она покачивает головой в знак отказа, и он начинает петь, указывая на нее пальцем: отпуск закончился, это конец лета.
Бутылку уже хорошенько опустошили, и я делаю глоток, затем второй, третий, пока есть возможность, потом тяну руку за их колбасой, чтобы немного компенсировать. Я не знаю, может быть, из-за моря, но она кажется слишком соленой. Поэтому я делаю еще глоток. Красное вино на солнце начинает действовать.
Последний в воду проиграл!
Я не знаю, кто это сказал, но все начинают бежать к воде, кроме меня, потому что мне все равно. Раз так, я беру одну из их масок, потому что меня давно тянет попробовать и я хочу увидеть рыб. Но как только я оказываюсь в воде, вижу только, как высокий парень брызгает воду на Соланж и смеется. Мне становится немного грустно. Конечно, ему легко. Ему уже двадцать, он совсем не мальчик. Красивая рожа. И авиаторские очки. Впервые у меня появляется ощущение, что она больше не смотрит на меня.
Ну и нечего об этом думать.
Ей можно делать все, что хочет.
Под водой ничего не видно. Песок, водоросли и ноги того идиота. Так еще и все затуманено из-за запотевших очков. Вода попадает в маску, начинает щипать в носу, кажется, что лицо куда-то втягивают. Трубка в зубах имеет вкус обгоревшего пластика. Вроде бы я вижу проплывающую рыбу, а может, это водоросль. Младший парень смеется надо мной, потому что я стою на коленях, где не очень глубоко, а он хорошо плавает брассом, как актер из «Тарзана».
Хочешь, чтобы я тебя научил?
Нет, спасибо.
Я ищу глазами Соланж, но она уже вышла из воды с другим парнем, который сейчас трет ее полотенцем со своей парижской улыбкой. У меня начинаются судороги в животе. Она садится. Он тоже. Совсем близко. Он говорит. Она нет. Она смотрит вперед, на море, но я знаю, что она его слушает, я ее достаточно хорошо знаю. И брат продолжает говорить про брасс, как будто мне это интересно.
Брасс это стиль для девочек!
Он наклоняется к ней. Он продолжает ее тереть, но на этот раз она отталкивает его. Немного. Он смеется. Причесывается. Шепчет что-то ей на ухо. Я пытаюсь перехватить взгляд Соланж, но она все еще смотрит вдаль, возможно, на белый парус, далеко на горизонте.
А нырять? Ты ведь умеешь нырять, да?
Вдруг он пытается поцеловать ее. Мое сердце замирает, но она освобождается, и тогда он хватает ее за талию. Она борется, он прижимает ее к песку, ложится сверху, уткнувшись лицом ей в шею.
Я бегу. Как сумасшедший. Вода замедляет меня, другой идиот смеется за моей спиной, волны отталкивают меня.
Соланж усиленно бьется бедрами, чтобы освободиться, но он продолжает смеяться и теребить ее между ног, срывает ее лифчик, ласкает груди. По песку бежать так тяжело, что я кажусь себе весом в тонну, меня охватывает страх, что я могу прийти слишком поздно, и я кричу, но никто не слышит. Рука Соланж ощупывает все вокруг, пытаясь найти что-то, что угодно, из того, что осталось после пикника. А я хватаю парня за волосы, оттаскиваю назад, кричу, что убью его. Но он уже мертв. Этот идиот. Штопор воткнут в горло, кровь бьет отовсюду, его глаза становятся стеклянными. Наши взгляды пересекаются, но я думаю, он меня уже не видит. Он издает странные звуки, рвотные, кровавые рвотные звуки, брызгающие на меня.
У меня кружится голова. Соланж на коленях на одеяле, лифчик разорван, волосы полны песка, она глубоко дышит. Кровь брызнула на ее плечи, грудь, живот. Полосы крови. Она начинает смотреть на парус далеко в море, и, повернув голову, я вижу, что младший брат все еще там, в воде. Рот открыт, глаза выпучены, он смотрит на нас. Затем понимает и начинает бежать. И я тоже начинаю бежать, потому что он видел нас, потому что мы не можем позволить ему уйти. Мы не можем.
Мои ноги издают глухой звук на песке, как барабан, он резонирует во всей моей голове, и младший брат спотыкается, скользя по водорослям. Он пытается подняться, но я уже над ним. Он борется, пытается ударить, царапает, плачет. Мне тоже хочется плакать, но у меня нет выбора, у нас нет выбора, если он убежит, все кончено. Я бью, его голова откидывается, затем тащу его в волны, схватив за плечи. И погружаю. Пока не перестаю видеть его волосы на поверхности. Он судорожно дергается, хватается за мои запястья, издает длинный пронзительный вопль, который странно звучит под водой. Я держу его. Крепко. Стиснув зубы. Слезы текут. Соль в глазах, крики чаек. Создается такое количество пузырьков, будто море начало кипеть. Я кричу, чтобы поддержать себя, чувствую, как он все еще двигается, сопротивляется, вертится, но его хватка ослабевает. Его пальцы разжимаются, и тело становится тяжелым.
Он медленно поднимается на поверхность, глаза открыты, рот немного искривлен.
Кажется, он мертв.
Кажется, моя жизнь окончена.
6
Ветер принес облака внезапно. Кажется, будто они следуют за нами, тем временем как скалы уже далеко позади и море превратилось в серую линию на горизонте. Прищурив глаза, мы все еще видим солнце сквозь них и даже когда закрываем, оно все еще где-то там, за веками, словно призрак. Мне кажется, что все пахнет морем.
И кровью.
Я все вымыл. Все промыл в морской воде, все выжал. Ладони разболелись оттого, что тер так сильно, чтобы не осталось ничего, ни следа, ни капли и тем более запаха ржавчины, который вызывал у меня тошноту. Вещи мы оставили позади, не задумываясь, потому что единственное, что мы хотели, это уйти. В любом случае мы бы ничего не смогли сделать. Или, возможно, нам следовало бросить обоих в воду, с сумкой, полотенцами, ластами, одеждой, очками, и надеяться, что течение унесет тела в открытое море и их никто никогда не найдет. Возможно, следовало бы. Но я взял руку Соланж, и мы ушли так быстро, как могли.