У Приволова не было причин что-либо скрывать, и он рассказал все как было.
Так, так, произнес Фома Фомич после того, как городской казначей закончил рассказ. Вы не можете припомнить, а куда девался отрезанный кусок языка?
Нет! воскликнул Приволов и сморщился.
Опишите этого бездомного, как он выглядел?
Как и прочие бездомные, грязный это, пожалуй, все, что я могу сказать.
Может быть, какие-нибудь особенности
Какие особенности?
Цитировал Гомера или еще что-то?
Нет, да меня и рядом-то не было. Я подошел к нему, когда уже все случилось, ответил казначей, не понимая, что над ним подтрунивают.
А вы смогли бы его узнать, или, может быть, вы его видели раньше?
Нет, раньше я его не видел, а узнать Приволов задумался. Вряд ли. Для меня они все на одно лицо. Да, совсем выпустил из виду, у него была на глазу повязка.
На каком глазу?
Кажется Приволов сосредоточенно напрягся. Кажется, на правом.
Значит, он у нас одноглазый. Ну, одноглазого найти будет проще ни к кому не обращаясь, проговорил полковник. Хорошо, и последнее. Я так понимаю, эту ложку, ложку мастера Усова, вы забрали себе, чтобы никто больше не поранился, верно?
Да!
Я другого понять не могу, зачем вы собирались ее выбросить, вы разве ничего не слышали о нападении на губернатора?
Слышал, ответил казначей и поспешно добавил: но подробностей не знаю!
Вы что же, не читали «Губернский патриот»? Там были подробности.
Я не читаю «Губернский патриот», сказал Приволов и развел руками.
А вчера утром? Вы какую газету сожгли в своей печи? Разве это был не «Губернский патриот»?
Этот безобидный для любого другого человека вопрос для казначея был страшным и неожиданным. От этого вопроса он потерял способность дышать. Сердце, за которое кто-то ухватился, перестало биться. По крайней мере, ему так показалось. Но кто-то где-то решил, что это, пожалуй, будет слишком легкой, да и преждевременной смертью для человека, не брезгующего мелкими финансовыми махинациями. Пусть он еще помучается, решил этот кто-то, и невидимая рука, так крепко ухватившая казначея за сердце, вначале ослабила хватку, а затем и вовсе отпустила, и он задышал.
Длилась эта неприятность с Приволовым всего лишь доли секунды. Так что начальник сыскной в полной мере и не осознал, какая трагедия чуть было не случилась с его собеседником, а может быть, осознал и именно поэтому повторил свой безжалостный вопрос:
Так какую газету вы сожгли?
Но откуда вы знаете? натужно спросил казначей.
Вам плохо?
Нет-нет, все хорошо. Откуда вы знаете про газету?
Мы всё знаем, ответил начальник сыскной, и, несмотря на то что он очень сильно преувеличивал, Приволов поверил. Казначей даже не догадывался о том, что сыскная полиция только потому знает о газете «Губернский патриот», что сама же ее и подбросила, а потом один из агентов подсматривал в окно, как Приволов сжигает ее в печи.
Итак, господин казначей, начальник сыскной сплел пальцы обеих рук и поднял их на уровень груди. Почему вы не понесли ложку в полицию?
Казначей молчал, да и что он мог сказать, как оправдаться?
Вы хоть понимаете, что вас могут обвинить если не в пособничестве, то в преступном недоносительстве?
Понимаю, едва двигая губами, проговорил казначей.
Ничего вы не понимаете. А я знаю, почему вы не понесли ложку мастера Усова в полицию. Вы струсили! Вам не хотелось неприятностей, расспросов и прочего, вы хотели спокойной жизни. И снова точно в душу заглянул начальник сыскной. «До чего же опасный человек!» мелькнуло в казначеевой голове. Вы струсили, и сейчас вам стыдно в этом признаться. Самому себе стыдно признаться, не говоря уже о том, чтобы признаться мне
Да, я струсил! выпалил Приволов. Но это единственное, в чем я виноват!
Начальник сыскной ухмыльнулся.
Хорошо. сказал он. У меня больше нет к вам никаких вопросов, по крайней мере пока нет. Можете быть свободны и будьте осмотрительнее, господин Приволов. Помните: пытаясь уйти от маленьких неприятностей, совсем не успеваешь заметить, как приходишь к большим
Когда казначей вышел из помещения сыскной полиции, особняк на улице Пехотного Капитана уже не казался ему заурядным, как раньше. Приволов еще раз осмотрел его и нашел, что домик-то того, мрачноват, что-то зловещее было во всем его облике: в окнах, дубовой двери, даже в дверной ручке, напоминавшей не то собачью, не то волчью лапу. Он пошел прочь от этого дома и, пока не миновал Пехотнокапитанскую, все озирался не идет ли за ним кто?
«Вот же какая злокозненная случайность!.. думал, возвращаясь в городскую управу, казначей. Вот не пойди я по этой улице или даже пойди, но не упади, не оброни ложку, все могло быть по-другому: тихо, мирно, без этих страхов, без допросов, без фон Шпинне, наконец!»
Какой ужасный человек, он, как буравчик, ввинчивается в тебя и рассматривает, что там внутри, не прячется ли какая крамола
Увы, но нам придется не согласиться с нашим финансовым тружеником. Полиция с самого начала знала о ложке мастера Усова. Осведомитель из числа присутствующих на обеде бездомных в тот же день донес в сыскную. Полиция сработала быстро. Были разысканы и допрошены: повар, старик в душегрейке, еще несколько свидетелей. К сожалению, того, кто принес ложку, а потом обрезал себе язык, отыскать не удалось. Как в воду канул. Никто даже имени его не смог назвать. Зато все утверждали, что кусочек языка съела какая-то собака, когда его сбросили со стола на пол. За Приволовым было решено установить слежку, уж больно подозрительно он себя вел. Кто знает, может быть, он соучастник нападения на губернатора? В полиции, правда, в соучастие это никто не верил, однако проследить нужно было все равно. Чем все закончилось, вы уже знаете. Приволов был ни при чем, но оставалась еще ложка мастера Усова.
Глава 8
Разговор фон Шпинне с губернатором
Дым от вонючих испанских пахитосок, которые курил губернатор, уже заполнил все пространство огромного кабинета. Сидящий напротив графа полковник фон Шпинне хотя и не высказывал явного недовольства, все же был недоволен, и это читалось в его колких темно-зеленых глазах.
Однако губернатор продолжал вынимать из сигарного ящика все новые и новые пахитоски. Ему было наплевать, как относится к этому начальник сыскной, потому что перед графом на письменном столе в самом центре грязного измятого платка лежала с виду безобидная, но если присмотреться, такая опасная ложка мастера Усова. Граф смотрел на нее, не отводя остекленевших глаз, и уже в который раз перечитывал надпись на ручке: «Уступи место, самозванец!»
Фома Фомич! обратился он к начальнику сыскной. Ну, вот ответьте мне, разве я самозванец? Я назначен высочайшим указом. Государь собственноручно повязал мне ленту, вы слышите, собственноручно! У меня два Станислава, Анна первой степени и Владимир первой степени! И кому, кому я должен уступить место? Кто он, мой таинственный восприемник?
Иван Аркадьевич, успокойтесь, раздался тихий с поскрипыванием голос фон Шпинне. Вы битый час только и говорите, что об этой ложке. Нельзя так. Я уже, право, жалею, что принес ее вам.
Полковник! Губернатор резким движением погасил пахитоску. А о чем мне говорить, о чем? Вы разве до сих пор не поняли, что меня хотели убить? Не вас, он ткнул пальцем в сторону начальника сыскной, а меня! И эта ложка лишнее тому доказательство. Я ведь не дурак, я понимаю, что это она должна была находиться в руке бросившегося на меня злодея. И если бы это было так, мы бы с вами сейчас не разговаривали Он жалеет, что принес ее мне! Да это ваша первейшая обязанность предупреждать меня об опасности!
Но ведь она не оказалась у него в руке, Фон Шпинне слегка улыбнулся. Эта улыбка разозлила губернатора. В этом деле много странного.