Одинокость
Александр Кагор
© Александр Кагор, 2024
ISBN 978-5-0062-2215-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Одинокость
Глава первая
Анне Кашкиной, выдающемуся поэту
Отец умер неделю назад Я никак не мог смириться с этой мыслью. Когда за три дня до этого навещал его в больнице, то видел перед собой крепкого мужчину, случайно лежащего на койке и говорящего всем своим жизнеутверждающим видом: «Протяну минимум сто лет на меньшее не согласен!» но утренний звонок лечащего врача подвёл черту под шестидесятилетней жизнью отца. Он так и не успел подержать на руках внучку
В связи с этим печальным событием мы были вынуждены приехать из Петербурга в родной Челябинск, и, пока жена с дочерью пытались успокоить мать, я, чтобы излишне не тревожить и так измученное тоской сердце, решил посетить знакомый сквер, завсегдатаем которого был отец.
Шагая, мне казалось, что он, как в детстве, окликнет меня: «Мишка, холодно уже, надень шапку!» и я, не без возмущения повиновавшись приказу, пойду на зов бархатного баритона, в котором нежность, победившая строгость, ложилась бальзамом на душу Но ничего подобного не было: ветер сотрясал воздух, отнимая у деревьев последние пожелтевшие листья; да какой-то мужчина звал непослушного сына, который, как и я тридцать лет назад, искал острые ощущения.
Ещё мне показалось, что оставленные на тротуаре следы отображают протектор отцовской подошвы. Но я не мог удостовериться в этом до конца, потому что, откуда ни возьмись, пошёл колющий каплями дождь, смывающий грязь в одно большое месиво и морозящий мои и без того онемевшие пальцы, я был вынужден направиться в сторону дома, мной избегаемого.
Я шёл быстро, глядя под ноги, опасаясь зацепить взглядом деревья, напоминавшие мне кладбищенские, с располагающимися между ними крестами, которые наряду с похоронной процессией наводили ужас даже на самое чёрствое и бессердечное существо Я до дрожи боялся, что, забывшись, случайно подниму голову и вновь увижу ту самую картину. Но вдали уже виднелся дом. Я стал сильнее размахивать руками, пытаясь как будто бы взлететь, чтобы скорее выйти за границы ранящего меня мира
Наконец я подошёл к дому. Это был многоквартирный пятиэтажный дом со шлакоблочными стенами, именуемый в народе «матрасиком». Немного постояв около подъезда, я подумал, что в квартире мне станет легче, открыл дверь, неохотно взобрался по ступенькам, с каждым шагом оттягивая роковую минуту объяснения с матерью, заставил себя подняться на лестничную площадку четвёртого этажа и позвонить в звонок.
Дверь открыла жена, две недели не отходившая от моей матери. Я был поражён тем, насколько скорбь исказила милые черты лица.
Как мама? спросил я, прорезывая голос сквозь образовавшийся в горле комок.
Но за глупостью вопроса ответа не последовало. И я был безмерно благодарен ей за это! Действительно, как может чувствовать себя человек, привыкший на протяжении сорока лет совместной жизни опираться на плечо близкого, поверяя ему даже такие секреты, о которых можно было бы рассказать только Богу, а сейчас всё это рухнуло в одночасье.
Наташа постояла чуть-чуть и решила пойти к матери, а я, взяв её легонько за руку, притянул к себе и поцеловал в лоб. Меня словно током ударило в памяти всплыл эпизод, как я теми же губами целую отца, лежащего в гробу. Оторопев от внезапного сравнения, я быстро пошёл в ванную, умылся, стремясь отогнать кладбищенские мысли, сильно терзавшие.
Я вышел оттуда. Из зала показалось лицо матери, скрывшееся обратно со звуком моих шагов. Мне хотелось верить, что никакого лица не было и всё это продукт моего расстроенного воображения, или, даже если лицо и было, то спряталось оно совершенно по другой причине, но я слишком хорошо знал, что и лицо было, и причина его исчезновения я.
Как мне объяснить ей, почему мы все эти годы обещали приехать к ним, но между ними и отдыхом в Турции выбирали последний? Сказать, что всё это Наташа, а я, мол, ни при чём, заложник ситуации?.. Но разве не я бронировал номера в отеле, а по приезде первым делом не отправлялся на пляж плескаться в солёной воде и дышать одурманивающим морским воздухом?.. Каждый вопрос ложился на совесть непосильной ношей.
Из зала выбежала дочка. Маша была единственной из нас, сохраняющей радостную улыбку в силу четырёхлетнего возраста, оберегающего её психику от понимания происходящего. Она стояла и немного смущалась белоснежного локона, непокорно выбивающегося из-за уха и не желающего подчиняться движениям пухленькой ручки, тщетно пытающейся обратно его завести. Я взял Машу на руки и поцеловал она словно и ждала этого. Дочь крепко обхватила мою шею и беспомощно повисла, находясь в таком положении около нескольких минут, до того момента, пока мой взгляд не остановился на двери отцовского кабинета. Я поставил Машу на пол, а сам подошёл к двери.
Не хотелось заходить в кабинет отца Изначально я был твёрдо уверен, что он вылечится и опять сутки напролёт будет сидеть в нём, а теперь у меня сжималось сердце, но я понимал, что рано или поздно это придётся сделать, и, проявив волевое усилие, открыл дверь.
Те же стены, давно обклеенные обоями, не выдерживающими критики, ещё не осознавшие утраты хозяина и продолжавшие безмятежно висеть. Зеркала деревянного шкафа отражали солнечные лучи, а на большом массивном столе лежали учебники по физике, вызывавшие интерес у отца до последних дней жизни.
Я сел за стол и вытащил из ящиков папки, среди которых попалась ветхая тетрадь, недовольно выругавшаяся шелестом истрепанных листов, после того как я случайно уронил её на пол.
Разложив всё бумажное наследие по стопкам и решив про себя, что на сегодня хватит волокиты, увидел всё ещё смиренно лежащую на паркете тетрадь, взял, неторопливо открыл и начал читать Пытаясь понять: откуда взялась здесь эта тетрадь?.. чья она?.. и кто эти люди, о которых в ней повествуется?..
Мартиролог
Посвящается Леночке Воронцовой,
которую, надеюсь (знаю не переубедите), увижу!
С почтением, уважением и признательностью,
С.Е.
2 сентября.
Здравствуй, Елена! В будущем дорогая. Нужно, чтобы время прошло (для приличия). Предупреждаю сейчас, а то потом забуду и окажусь в неловком положении! Решил писать эту тетрадь для тебя (точнее к тебе). Это не дневник и не исповедь. Не дневник, отсутствие перечислений бытовых забот. Не исповедь недостаток предельно сентиментальных формулировок. Назову это мартиролог (то есть, повествование о пережитых страданиях). Краткость сестра таланта, а сокращение брат речевой бедности. Поэтому то есть, а не т.е.! Я поэт, страдание второе имя. Всегда будет, о чём рассказать! Клянусь использую всю мощь словарного запаса, очищу все резервы и погреба! Без крика поэзии нет. Нет силы, способной вырвать талант наружу. Всё творчество от боли! Посему считаю название удачное. Хочу писать тебе в форме писем, не требующих ответа. Я сам письмо, потерявшееся Жанр эпистолярный (для истории как знать).
Не знаю, был ли это рок судьбы, или я выбрал тебя, движимый душевными терзаниями, но очень надеюсь на твоё понимание этого фатального выбора
Наша первая встреча до сих пор стоит у меня перед глазами
Прости мне «Вы». Стихотворение написано, когда мы ещё были на «Вы». Переделывать не стал ты поймёшь меня как поэт.
Жалко, что ты не смогла дать мне свой адрес (причина уважительная не обижаюсь). Зато у тебя от меня тетрадь, вложенная в сборник Роальда Мандельштама. Это здорово!
Пишу и вижу, как ты уже читаешь следующим летом. Сегодня вступительная часть. Далее от возможности до возможности. Надеюсь, мой почерк читабелен. Это не будут отписки всё развёрнуто, без купюр и обиняков. Надеюсь, тебе понравится и этот труд станет настольной роскошью!