Вместо них неплохо растут базилик, кинза и лук на подоконнике, горошек тоже радует побегами и ресторанным колоритом в тарелке. Правда, в ресторане Людмила Павловна никогда не была, так только в кафешках, но по телевизору видела вместе с тыквенными и льняными семечками, от которых воротит нос Бекс. В общем-то, ей и самой не слишком нравится, но польза, польза-то в еде должна быть!
А в плавании пользы нет, никакой совершенно. Так мама её всегда говорила: плечи широкие, задница плоская, руки как у мужика, да ещё и волосы сыплются. Впрочем, Люсеньку это не останавливало первой красавицей она никогда не была, да и вряд ли бы удостоилась простого «симпатичная». Люсенька своя в доску, очешуенная и харизматичная, но никак не прекраснейшая из женщин, не то что мама. Мама у неё вся лёгкая, воздушная, как фея. Летает тут и там по квартире, в свою бухгалтерию носит юбочки, платьица и туфельки на каблучке. Люсенька не такая коренастая, грузная, топочет как слон.
«Вся в отца».
Это Люсенька слышать привыкла и тогда, когда мама была жива, и после. Людмила Павловна тоже в отца не порхает, тяжело ступает, но очень вкусно готовит.
Ба, а ещё пирожки остались? с жалостливыми глазками просит Бекс, болтая ногами под столом.
Остались, внучок, остались, с удовлетворением кивает Людмила Петровна, восхищённая небывалым аппетитом. Да если бы и закончились, то напекла бы. Мне что, сложно, что ли?
Бекс гудит что-то в ответ с набитым ртом.
Да прожуй сначала, прожуй, журит его бабушка с мягким теплом во взгляде.
Целый месяц до школы, наконец проталкивает еду Бекс, а меня эта Салли так уже на подготовительных достала своей чушью и небылицами. Надеюсь, мы попадём в разные классы.
Так то не беда, не слушай глупости, пожимает плечами Людмила Павловна. Мне вон Лизка Петрова не нравилась, а к классу пятому уже не разлей вода были.
Не, чудес не бывает, с недовольной физиономией Бекс засовывает в рот последний пирожок с яйцом и луком. Я ф ней друфить не фофу.
Людмиле Павловне хочется поспорить, доказать, объяснить, что нужно в чудо верить, чудо делать, но она и сама в них не верит лет с четырёх тогда папа ушёл в рейс и не вернулся. Ни на Новый год, ни на первомай, ни на её день рождения. Исчез. Совсем.
Бекс ласково чмокает жирными губами бабушку в щёку и убегает в другую комнату. Со штампом детской любви дышать чуточку легче. Ещё легче становится следующим утром в уютном зале кафе «Жизнь».
Липовый чай бережно греет руки, вязко тащит душевную боль, какой-то магией вытягивает из сердца правду. Людмиле Павловне страшно. Страшно чего-то хотеть, к чему-то стремиться, страшно нырять и плыть за победой. Она теперь плавает по понедельникам, средам и пятницам, чтобы больше не видеть Сондру.
Она ведь вся такая другая! по-детски обиженно дует губы Людмила Павловна.
Разве? Молли ловким движением взбивает подушки на креслах, протирает стол.
Сондра худая, бодрая, энергичная. От неё прям такая жизненная сила исходит. И участвует она уже в этих ваших соревнованиях. Людмила Павловна затыкает горечь зависти кусочком ежевичного пирога.
Так и ты участвуй, дорогуша. Молли наконец перестаёт суетиться вокруг и усаживается на кресло-подушку. Шаль скатывается с сутулых плеч, позволяя баклажановому платью с высоким воротом выглянуть наружу.
Зачем? Победитель уже определён, отмахивается Людмила Павловна, оплакивая победу в соревнованиях, на которые даже не подала заявку.
Вы с Сондрой в разных возрастных категориях. Если повезёт только лет через восемь и встретитесь на дорожке, усмехается Молли, вытаскивая из кармашка шали две длинные спицы и клубок фиолетовых ниток.
Восемь?
Сондре семьдесят один.
Людмила Павловна в очередной раз заходит в тупик и молчит. Молли не спешит спасать подругу от собственных мыслей, лишь спокойно считает ряды в недовязанном шарфе.
А давно она плавает?
Не знаю, года три, наверное? Сондра никогда не считала годы, чтобы решить, когда для неё уже поздно, а когда нет.
И что же, даже в балет не поздно? усмехается Людмила Павловна.
Если танцевать для души, то не поздно. А если на сцену, то, может быть, и поздновато, совершенно не смущается Молли, создавая узор.
Да брось, это же глупо. Мир устроен так, что только у детей и молодых есть возможности и шанс изменить жизнь. В нашем возрасте пора уже думать о покое, доме, внуках и болячках.
Ты можешь думать о чём угодно, дорогая моя. Лишь бы это делало тебя счастливой. Молли отрывается от вязания, пронзает подругу взглядом потускневших глаз, как иглой протыкая шарик её страхов.
Становится неуютно, неприятно и стыдно. Людмила Павловна кусает губы и отчаянно не хочет признавать, что это она сама выбрала бояться перемен. Оправдывается, что бабушкам положено быть бабушками, а не сходить с ума на старости лет. Но тысячи раз залитая надежда всё равно зажигается снова и снова.
И что мне, плавать, что ли? не выдерживает саму себя в собственной голове Людмила Павловна.
Можно и плавать, даже не собирается спорить Молли.
Чай в кружке стынет, превращается в соплями тянущуюся жижу, которую больше не хочется пить. Людмила Павловна остаётся наедине со своей коричневой кружкой, пока Молли встречает новых гостей: рыжего Андреса и сгорбившегося кудрявого мальчишку в очках. Они что-то увлечённо обсуждают, размахивают руками, громко и открыто смеются, раскладывая ворох бумаг на столе.
Людмила Павловна завидует. Завидует их молодости, улыбчивости, способности мечтать и творить. Где-то под сердцем зудит, напоминая, что она может так же. Спорить с собой и ругаться с тараканами в голове вовсе не хочется. Хочется разбежаться и нырнуть в воду, проплыть юркой рыбкой бассейн, жадно схватить ртом воздух. Хочется чёрный купальник с фиолетовой полоской, удобные тапочки, яркую шапочку Хочется жить.
Людмила Павловна встаёт, первой прощается с Молли её же словами:
Жизнь тебя любит, я побежала!
Жизнь тебя любит, добродушно соглашается Молли, ставя перед Андресом тарелку жареных чуррос, а перед Эйтом кружку с травяным чаем.
Людмила Павловна домой даже не бежит, а летит взбирается на восьмой этаж сама, не в силах утерпеть и дождаться лифт. Сердце покалывает, лёгкие разрывает, но она не сдаётся. Хватает пакет, спускается по ступенькам и чуть прихрамывая ковыляет в него бассейн «Луч». Ей кажется, что и не было последних сорока двух лет тоски.
Тогда она так же спешила домой из института каждый день с одной целью схватить купальник, тапки, очки с шапочкой и снова нырнуть. Вынырнуть, вдохнуть и в воду. Погода за окном сменялась с солнца на слякоть, со слякоти на снег, со снега на распускающиеся почки и обратно в жару. Не менялась только Люсенька, которая ровно в три часа обязательно стояла на тумбе, ожидая свистка. Тот день ничем не отличался от сотен предыдущих ни новых признаний в любви, ни плохих оценок, ни разодранных колготок, ни судорог, ни порванных связок. Тот день навсегда оставил шрам на сердце.
Дом встретил Люсеньку какой-то гнетущей тишиной, напряжением в районе лопаток. Всё вроде как обычно, но и совсем не так.
Мам? грохот воды и посуды на кухне не прекращается, на зов никто не отвечает.
Люсенька пожимает плечами, скидывает ботинки и, как обычно, заходит в комнату переодеться. Хватает несколько секунд, чтобы осознать всё пропало. Все начищенные до блеска золотые и серебряные медали, запрятанная поглубже бронза и восемь стройных изогнутых кубков исчезли.
Мама испуганно тянет Люся, протирая глаза не то от подступающих слёз, не то от недоверия. Мам! Нас ограбили!
Осознание вопиющей несправедливости жизни пробивает её на слёзы. Люсенька спотыкаясь бежит на кухню, уверенная, что грабители не стали бы мыть посуду перед уходом. Лариса Викторовна обтирает руки полотенцем и элегантно садится пить чай из фарфоровой кружечки. На столе уже ждёт вазочка с миниатюрной ложечкой для липового мёда.