Знаю, говорить такое не самое лучшее решение, когда как минимум ты вроде бы хочешь, чтобы человек перестал испытывать страх лишь из-за одного твоего присутствия, а как максимум, чтобы и вовсе успокоился. Но, судя по языку её напуганного тела, Кензи явно в курсе того, что вызывает у меня лишь неприязнь, презрение, ярость и гнев, словно высосавшие из палаты весь кислород, а поэтому притворяться, что я её не ненавижу, нет совершенно никакой нужды. И, как итог, я не особо и пытаюсь замаскировать злобу под нечто иное, излучая яд и отравляющие воздух токсины, заставляющие Кензи дышать через раз, а потом стремительно прохожу мимо, будто она само воплощение дьявола на земле, и от неё лучше держаться подальше.
В принципе следующие полтора дня я это благополучно и делаю, оправдывая себя наступившими двумя днями выходных, потребностью отдохнуть, некоторыми делами как по дому, так и вне его стен, и отказываюсь от мысли ехать в больницу и третий день подряд, наплевав на то, что Кензи, возможно, уже знает, что кажущийся ей первым визит на самом деле таковым не являлся. Пожалуй, я звоню в учреждение гораздо чаще необходимого, чтобы раз за разом лишь убеждаться, что она не сбежала и по-прежнему находится в закреплённой за ней палате. Я веду себя так, как будто ей есть где скрыться, хотя это и не может быть дальше от реальности, чем уже есть, но у меня словно развилась паранойя, не подлежащая обузданию, или же мания всё контролировать, обостряющаяся с каждым часом, что я не вижу Кензи и не могу знать, что она делает и заботится ли надлежащим образом о своём ребёнке. Когда к концу первого своего выходного дня я узнаю, что завтра их можно забирать хоть с самого утра, меня охватывает некоторое облегчение. Теперь она хотя бы будет всегда на виду, и мне не придётся тратить львиную долю своего времени на звонки, донимающие других людей, отрывающие их от пациентов и не дающие им спокойно работать. Я прошу передать ей, чтобы она была готова к десяти часам и ждала меня внизу, и, бросив трубку после окончания разговора куда-то в светло-шоколадные диванные подушки, вновь оказываюсь связан с больницей уже лишь в физическом своём обличье, когда в оговорённое время ввиду отсутствия Кензи в холле первого этажа, где ей вообще-то и надлежало быть, вынужденно поднимаюсь наверх и вхожу в палату.
По-моему, я внятно передал, чтобы вы ждали меня у входа на первом этаже, без всякого приветствия и обходительности, едва оказавшись внутри, сразу же перехожу к делу я. Быть может, мне и надлежит испытывать стыд и угрызения совести из-за несоблюдения элементарных правил вежливости, но эти чувства спят, а я снова улавливаю то, что пребываю в явном бешенстве, и хлопнувшая за спиной дверь, которую я не придержал, лишь окончательно доводит меня до точки. Что здесь не ясно?
Когда я только переступил через порог, Кензи склонялась над боксом со своим ребёнком и вроде бы улыбалась ему, но теперь, повернувшись ко мне лицом, тем не менее, смотрит лишь в пол и на свои заламываемые руки, утратив всякое расположение духа, и её голос отвратительно тих и вряд ли заслуженно виноват:
Я уже собиралась спуститься, но оказалось, что на выписке не хватает подписи врача. Её вот-вот должны принести, мне неведомо, где конкретно ей нашли севшее, как влитое, и словно сшитое специально для неё платье глубокого синего цвета, и откуда взялись и комбинезон с шапочкой на ребёнке, и хотя они оба, и правда, одеты и готовы к выходу, возможно, стоит быть повнимательнее и полагаться исключительно на себя. Например, побеспокоиться о бумагах лично и перепроверить всё необходимое буквально сразу, не отходя от поста медсестры, а не уйти, чтобы вникнуть лишь потом и тем самым заставлять меня ждать.
Ладно. Я их потороплю, а ты бери ребёнка, иди вниз и жди меня там. Живо, фактически приказываю я и с удовлетворением отмечаю, что мне не потребуется повторять. Не дожидаясь моих новых указаний и быстро беря своего сына на руки, Кензи проходит мимо меня в придерживаемую мною дверь и, игнорируя лифт, сразу же устремляется к лестнице. Что ж, это вполне здравое и разумное решение, учитывая, что его можно прождать не одну минуту, а я ясно сказал не задерживаться и оказаться внизу максимально скоро и быстро. Ну, по крайней мере, она покладиста и ничего не обсуждает дважды.
******
Зачем вам это нужно? привлечённый всхлипывающим и подавленным голосом с заднего сидения, отвлёкшись на всего секунду, я перевожу взгляд в зеркало заднего вида, но и её мне хватает, чтобы увидеть неподдельную влажность и слёзы в карих глазах. Всё это взаправду и по-настоящему, и, согласно тому, как меня воспитывали родители, по идее я уже должен угомониться, ведь если бы они видели меня сейчас, то их бы явно не обрадовало моё отношение к беззащитной девушке, но, сама того не подозревая, она лишь провоцирует худшее во мне. Это уже вылилось в тот факт, что я так и не удосужился купить детское кресло и перевожу находящегося на руках ребёнка в нарушение всех правил, а теперь ещё и не даю ей продолжить:
Хватит плакать. Замолчи.
И так остаток пути мы проводим в гнетущем молчании. По прибытии домой я сразу же загоняю машину в гараж, чего раньше никогда до наступления темноты в принципе не делал, но у меня, как и у всех, есть соседи, которые зачастую бывают чрезмерно любопытны, а я не хочу, чтобы Кензи видели. Пожалуй, это ужасно, ведь в оказании помощи другому человеку нет ничего зазорного, постыдного и противозаконного, но для прогулок на свежем воздухе ей вполне будет достаточно заднего двора. Заглушив двигатель и убедившись, что автоматические въездные ворота плавно опустились вниз, только после этого я всё-таки выбираюсь из машины и открываю заднюю пассажирскую дверь, выпуская Кензи и невольно отмечая тот факт, что на её ребёнка езда в машине подействовала словно снотворное, так, что он не выдержал и заснул. Что ж, тем лучше, ведь я не питаю иллюзий, что он всегда будет таким тихим и молчаливым, поэтому совсем не возражаю, чтобы он как можно больше времени проводил именно в спящем состоянии. Не хотелось бы так сразу начать выявлять пределы своего терпения и границы собственной выдержки. Особенно при неуверенности в наличии должного иммунитета против детских слёз и криков.
И прямо из гаража можно попасть сразу в дом?
Да, и такое в наше время вовсе не редкость, отвечаю я уже на ступеньках, ведущих к соответствующей двери, по ту сторону которой находится прихожая, но, чуть оглянувшись, замечаю, что по-прежнему с ребёнком на руках Кензи словно застыла в пространстве, и возвращаюсь обратно к ней. Мне хочется снова нагрубить, чтобы она отмерла и пошевеливалась, но сейчас это совершенно ни к месту. Разница в финансовом положении между людьми всегда была, есть и будет, и мало ли кто как живёт, Кензи вряд ли видела дома, совмещённые с гаражом, а у меня ещё и целых два машиноместа, и, должно быть, прямо сейчас она в настоящем ужасе. От того, каким огромным может оказаться дом, если уже гараж настолько просторный и светлый. Но всё на самом деле не так уж и смертельно. Всего-то три небольших комнаты, включая ту, где могут остановиться гости, и гостиную, стандартная кухня, одна ванная и прачечная. Возможно, придётся провести короткую экскурсию, но для начала надо увести их отсюда, ведь топливные выхлопы ни для кого не полезны. Ни для взрослых, ни уж тем более для детей. Даже при наличии вентиляции воздух здесь невероятно далёк от чистого. Поэтому пойдём-ка внутрь. Я всё покажу.
Мы всё-таки заходим непосредственно в дом, и даже если Кензи и не сильно хочется проходить, деваться ей абсолютно некуда. Я слышу, как она скидывает балетки, прежде чем проследовать за мной через оформленную в серо-бледно-коричневых тонах гостиную на выполненную в диаметрально противоположных цветах ореховую кухню. Готовлю я не часто, но здесь есть всё необходимое, в том числе и заполненный продуктами холодильник вкупе с различной кухонной техникой. Включив чайник, я поворачиваюсь к обеденному столу в центре помещения, за которым на самом краешке мебельного гарнитура и примостилась Кензи. В её распоряжении фактически весь мягкий уголок, и ребёнка вполне можно было положить на диван, но она по-прежнему прижимает маленькое тельце к своей груди, периодически поглядывая на него, и выглядит настолько ранимой, уязвимой и не знающей, куда себя деть, что я, пожалуй, впервые заговариваю с ней без рычания и такого уж явного неодобрения: