Куда это мы приближаемся, не знаешь? старшина вновь обратился к Ивану, пытаясь увести его подальше от печальных мыслей и отвлечь разговором.
Тот повертел головой, оценивая изменения за окном и сказал, наконец, сверкнув глазами:
Орел! Видно долго стоять будем. Станция крупная, город большой.
Так, значит, тебе отсюда совсем недалеко ехать осталось? заулыбался старшина и, начал перемещаться к двери, собираясь выйти из вагона во время намечавшейся остановки.
Да! Километров сто осталось. Даже чуть меньше, также с улыбкой на лице ответил ему Шукалов, сегодня уже дома буду, своих увижу.
Завидую тебе, Иван Федосеевич! старшина все еще продолжал делать попытки подбодрить солдата, ставшему его другом за время, проведенное в пути. А мне еще пилить и пилить до дома.
За то дом у тебя есть! парировал ему тот. Немец до твоих мест так и не добрался. Выдохся!
Да! Тут мне повезло, старшина не стал смотреть в сторону товарища, начиная понимать, что чем ближе к своей станции приближается Шукалов, тем больше мысленно погружается в предстоящие труды и заботы, что ждут его с возвращением домой.
О! Да ты посмотри! Иван кивнул в сторону появившейся из-за одной из построек разношерстной колонны пленных гитлеровцев, строем ведомой парой конвойных на работы.
Так им и надо, воякам! старшина первым из пассажиров вагона спрыгнул на землю и стал смотреть на идущих немцев. Пускай сначала все восстановят, что порушили, да сожгли, а уже потом домой их отпустим.
Шукалов хотел что-то добавить для поддержания темы беседы, но их отвлек офицер начальник эшелона, почти бегом мчавшийся вдоль поезда и на ходу бросивший в адрес старшины фразу:
От вагонов не отлучаться! Сколько стоять будем не знаю.
Все, кто к моменту появления офицера успели покинуть вагон, едва смогли поприветствовать его согласно устава, хотя в данный момент от них это особо и не требовалось, в виду близкой демобилизации. Солдаты дружно начали покидать теплушки, разминаться после ночного сна, приходить в себя после мерной и шумной раскачки движущегося поезда и поправлять на себе гимнастерки, застегиваясь на все пуговицы и поправляя ремни. Посыпались обычные разговоры, полились шутки над оставшимися в вагоне или не расторопными товарищами, зачиркали спички, потянулся махорочный дым. Шум от только что покинувших свои места и вышедших на улицу людей почти моментально стих, как только все увидели растянувшуюся вдоль эшелона колонну пленных гитлеровцев, торопливо шагавшим за конвойным.
Солдаты молча сопровождали взглядами своих бывших врагов, хмурясь, кусая губы и сужая веки под сходящимися к переносицам бровями.
Мне бы мой пулемет сейчас, тихо процедил один из них, когда вереница пленников начинала скрываться между полуразрушенными зданиями недалеко от перрона.
Остынь, Васька! почти также тихо осек его старший по возрасту и званию солдат. Навоевались уже. Хватит! Домой едем.
Шедшие на расстоянии нескольких железнодорожных путей от стоящего эшелона гитлеровцы, заметили на себе пристальные взгляды выпрыгивающих из теплушек солдат. Многие из пленников, едва увидев лица бойцов Красной Армии, сразу же отворачивались или просто начинали смотреть себе под ноги, приобретая испуганный вид. Некоторые из них, не то и в самом деле, не то, став такими за время пребывания в плену, выглядели отрешенными и равнодушными к происходящему вокруг. Но были и такие, кто не смотря ни на что, гордо вышагивал, расправив грудь и плечи, словно не был повержен и пленен. Но даже они сторонились злобных взглядов со стороны победителей, проделавших длинный путь из окрестностей Берлина до самого Орла, на протяжении которого они могли лицезреть только пепелища и руины на всей территории своей Родины.
Разгоряченный увиденной картиной шествия немцев и раздосадованный от отсутствия в руках оружия молодой воин хмуро посмотрел на осадившего его и, громко сплюнув на землю, отвернулся, наклонившись и уставившись себе под ноги. Скулы его заходили от волнения, зубы заскользили по губам, покусывая их. Чтобы хоть как-то успокоить себя, солдат положил руки в карманы галифе, а потом, немного постояв, быстро запрыгнул обратно в вагон, спрятавшись от товарищей и увиденного.
Не он один такой, почти шепотом сказал Иван старшине. Сейчас у многих нервишки шалили.
Да я бы и сам их голыми руками, процедил в ответ собеседник. Такого за четыре года повидал, а натерпелся сколько. Да не мне тебе говорить.
Он посмотрел на Шукалова и чтобы переключиться на другую тему предложил ему:
Давай лучше, Федосеевич, мы с тобой за кипяточком сходим, пока начальник эшелона отсутствует.
Пропустив прогрохотавший мимо них товарный поезд, окончательно скрывший от солдат колонну гитлеровцев, они спешно перемахнули через пути и, старательно оглядываясь по сторонам для избежания встреч с армейским патрулем, направились в сторону одного из строений, по виду напоминавшего контору путевых рабочих.
Возвращаясь назад уже с набранным в котелки и чайник кипятком, старшина снова завел разговор на только что обнажившуюся тему, возникшую по причине появления в поле зрения солдат вереницы немецких военнопленных:
Я тебе так скажу, Иван Федосеевич, мы их еще долго ненавидеть будем. Мы с тобой, думаю, до конца своих жизней. А вот последующие поколения они на них смотреть будут так, как мы им передадим то, что сами видели и чувствовали.
Они остановились возле своего вагона, где, под одобрительные возгласы, передали товарищам принесенную воду. Шукалов посмотрел на старшину, взглядом показав, что полностью согласен с его словами. Тот достал из кармана кисет, собираясь закурить и, продолжил излагать наболевшее, вспоминая что-то из своего недавнего военного прошлого.
Мы когда на территорию Германии вошли, ты бы видел, что тогда наши танкисты вытворяли. Тихо проговорил старшина, уже когда-то поведавший Ивану про то, что в конце войны служил в мотострелковом батальоне танковой бригады. Они же мстили! Танками дома немцев сносили. Ничего не щадили. Только рушили все вокруг и наслаждались этим.
Он трясущимися от волнительных воспоминаний руками стал сворачивать самокрутку, торопливо и небрежно насыпая махорку в бумагу.
Ребята дошли до ненавистной им земли. Через смерть дошли, через огонь, через пекло. Некоторые по несколько раз раненые были. Из госпиталей бежали, только бы поскорее на фронт вернуться, говорил старшина, глядя в одну точку и продолжая теребить пальцами готовую самокрутку, которую вот-вот хотел раскурить.
Видя волнения товарища и, чтобы не перебивать его и дать высказаться, Иван сам зажег спичку и подал ее.
Камня на камне не оставляли. Все рушили, продолжал старшина. Одного мехвода из танка выволокли, а у него глаза, словно стеклянные. Плачет и причитает, что, наконец, по-настоящему мстить начал за родных, карателями в собственном доме сожженных. Ничего нашим солдатам тогда не надо было, никаких трофеев не нужно. Все подчистую уничтожали. Со слезами разрушали и сжигали. До того ненавидели все, что с немцами связано.
Он, наконец, поднял глаза на Шукалова.
Люди пьяны были от мести, наслаждались этим! старшина глубоко затянулся, стараясь самому сейчас не поддаться чувствам. А мы только вот с тобой видели, как парень молодой жалеет, что в руках у него пулемета нет. Да он бы их и так сейчас, лишь бы кто разрешил.
Иван положил руку на плечо старшине, подчеркивая свое согласие с его словами.
У многих из тех танкистов, что в моей бригаде воевали, как и у тебя дома сожжены. Продолжил тот. У кого хоть родные живы, а у кого их вообще не осталось, всех немец погубил!