Не знаю, сколько я продрых, когда я проснулся, то на часах синим светилось: 2:00. Что это два часа дня или два часа дня. Всё же мне казалось, что ночи. Значит, без малого, я проспал почти двадцать часов. Ничего себе, молодец. Но чувствовал я себя странно. Бодро да, спокойно нет. Меня прямо таки распирало, внутри меня всё горело, я хотел пить. Легко слетев с накрахмаленных, похрустывающих простыней, как сухой лист с дерева таким я себя чувствовал невесомым, я кинулся к холодильнику. Внутри меня ждало удовлетворение моего вожделения правда, временное. Минералка две бутыли по литру, сок апельсиновый два пакета, газировка три бутылки всё это изобилие влаги я вылакал, влил себя за один присест. Пока пил, чувствовал как жажда отпускает, а прекратил она вернулась назад и показалось, что вернулась сильнее и жарче.
Я вытер ладонью обильно проступившей на лбу пот. Под моими пальцами упруго что-то спружинило. Обследовав, ощупав ещё раз лицо, я обнаружил, что под кожей у меня перекатываются маленькие желваки. Их было много, очень много. Такие же подкожные образования, катышки, обнаружил на предплечьях, на пояснице и паху. Мне бы испугаться, но мне как-то стало всё безразлично, единственное, что я хотел так это пить. И ещё что-то мне надо было срочно сделать. Но вот что? Запах! Точно, этот знакомый запах, он поможет мне найти, поможет напиться. Да, напиться. Меня лихорадит, подёргивает от возбуждения, от вожделения. Я знаю, что надо делать, я знаю, куда надо идти.
Дверь заперта, меня закрыли. Я взялся за ручку и потянул сначала легко нет, заперто, тогда я поднажал, раздался хруст. В моих руках, пальцах, столько скопилось силы, что казалось я могу сдёрнуть дверь с петель, выломать вместе с коробкой я придержал себе, не хотел, чтобы на шум пришли, поэтому я увеличивал усилие постепенно и замок не сдюжил, язычок, разворотив паз, выскочил, и дверь, крякнув, щёлкнув, перестала быть мне помехой.
Не доходя десяти метров до поста медицинской сестры, я опустился на четвереньки и таким образом пробежал вплотную к будке, где сидел страж в белом халатике. Завернув на первом повороте, я встал на ноги. Мне нужно было в противоположное крыло этажа, там А что там? Я не мог внятно ответить себе на этот вопрос, просто знал, что мне туда, и ни о чём другом я думать был не в состоянии. Вместо мыслей одно огромное желание красного цвета. Чем ближе я был к цели, тем сильнее я становился.
Я пришёл в тупик. С виду обычная стена, глухая, без намёка на дверь, но я знал, что это бутафория, за этой стеной продолжение. И я видел, что там, в комнатке сидят трое три солдата, три цепных пса, натасканных на мясо нарушителей периметра. Для меня солдаты выглядели малиновыми силуэтами, зависшими в серой мгле. Они знали, что я пришёл, но не спешили поднимать тревогу, потому что для них я стал их офицером, командиром лейтенантом Беловым. Я посмотрел туда, где под потолком, в углу, была спрятана камера скрытого видеонаблюдения. От меня не требовалось больше ничего просто посмотреть в камеру. Часть стены, слева от меня, поднялась, образовав узкий проход.
Войдя внутрь, я сразу ударил. Один солдат стоял прямо у дверного проёма, вытянувшись по стойке смирно, вот его-то я и ударил в горло. Он наклонил голову вперёд, словно собирался икнуть, а потом, облив меня кровью, хлынувшей изо рта, упал нам колени. Двух его товарищей по оружию я тоже забил до смерти. Они не сопротивлялись, не пробовали защищаться, а безропотно принимали от меня удары, пока не падали, чтобы уже не подняться. Закончив, я весь был перепачкан чужой кровью, моя одежда намокла, волосы свалялись, а кожа неприятно зудела.
Из коморки охраны я вышел через другую дверь, прошёл по короткому коридору и вошёл в помещение, где одну из стен заменяло панорамное окно. Около окна, за пультом сидел какой-то человек в белом халате и элегантных очках (не то что у Володьки) в тонкой оправе. Услышав, что кто-то вошёл, он обернулся и отреагировал для меня неожиданным образом:
Михаил?.. Что вы здесь делаете? Этот тип (доктор? учёный?) меня знал. Откуда? Вы почему свою палату покинули? строго он спросил меня, и тогда я понял, что это, вероятно, тот доктор, чьё посещение, обещанное мне медсестрой, я проспал.
Я подошёл к нему, и, пока он не успел встать, засадил кулаком сверху по голове. Доктор сразу потерял ко мне весь интерес, он ко всему потерял интерес, череп доктора не выдержал. Я слышал, как кость треснула, и видел, как его глаза показали синеватые белки, когда он безвольно завалился на спинку кресла. Вот теперь я мог спокойно посмотреть в окно.
Там, в том другом ярко освещённом помещении, моё внимание привлекло нечто весьма любопытное. Собственно, там, кроме этой штуки, которая устроилась солнечной кляксой на противоположной стене, ничего и не было. Хотя вру: там, на полу валялся в луже крови армейский ботинок. Ага, туда-то мне и надо.
Дверь я открыл электронным ключом, взятым мной у доктора, и вошёл в свет. Белая клякса, словно замешанная на тесте, широко распласталась на стене в виде солнца. Внутри этого, чем бы оно ни было, чавкало, бурлило, и из косичек, в которые закручивалась масса, среагировав на моё появление, сплелось лицо без глаз, с большим полуоткрытым ртом и плоским носом без ноздрей. Я сделал шаг и наткнулся на ботинок. Опустив свои глаза, я обнаружил, что ботинок полный из него торчит обрубок часть голени. Увидев кусок человека, в моём мозгу вызрела картина: к пятну осторожно подходит космонавт, для того чтобы взять пробу, в руках у него уже знакомый мне щуп, и не успевает он протянуть его к кляксе, как в ней открывается дыра (рот), и оттуда вылетает язык, похожий на язык хамелеона. Язык приклеил космонавта и отправил его за щеку солнцу и нету солдатика, один башмак остался.
Мне совсем не страшно, я не боюсь, подхожу к кляксе, протягиваю руки, открываю рот. Вот и конец моей жажде. В меня через рот входит, влезает, вваливается, вползает то, чья часть уже живёт во мне, плодится и размножается, требует объединения с матерью, союза, моего симбиоза с ним, с ними. Меня не остановят замки и охрана, не повредят пули и огонь. Я ухожу оно свободно.
Когда кончается дружба
Мы сделали это! Не вериться, что всё уже закончилось. Я ничего не помню, не помню как это было, только сухой берёзовый лист у бордюра, жёлтый с чёрными прожилками, он неподвижен, лежит под углом, прислонившись к шероховатой поверхности, залезая острым краешком в щербинку серого бетона. Листику всё безразлично, для него всё кончено, а для меня нет, для меня этот берёзовый листик вырастает в целую вселенную, заполняет меня, вытесняя мысли, чувства, мечты. Наваждение разрушают громкие хлопки, что-то монотонно вспыхивает от меня слева раз, два, три, четыре Запах, такой тяжёлый, но не неприятный, так, должно быть, пахнет опасность. Запах и стук в ушах. Что же это так стучит? Сердце? Я больше ничего не слышу, лишь этот стук, а потом перед глазами опять появляется сухой берёзовый лист
Я приехал к Боре под вечер, в десятом часу, когда он точно был дома, нагрянул без предупреждения, поставил перед фактом. Мы с Костей Торпедой подъехали к его дому, припарковались, и я позвонил.
Боря, привет, бродяга!
Здорова.
Как в том анекдоте: дело есть.
Какое? Боря спросил легко, без напряжения в голосе, никакого подвоха от меня не ожидая.
А вот ты выйди на улицу, я тебе всё объясню.
На улицу? Это ещё зачем?
Выходи, давай, я тебя около подъезда жду.
Под грибком, на детской площадке, как всегда Опять твои шутки.
Слушай, мне не до шуток. Я тебя действительно жду. Специально к тебя приехал.
А чего же ты не позвонил? недовольно спросил Боря. По моему голосу он понял, что я не шучу, а значит, и вправду его жду к чему бы это? Напрягаться Боря не любил. Дома с ним сейчас жена, ребёнок, и никаких гостей он не ждал. Наверняка думал, что я его сейчас к выпивке начну склонять.