Мартин достал деревянную исцарапанную коробку со сколотым краешком и жестяную коробочку самого лучшего табака, который только можно было достать, чаще нелегально. Забил трубку на треть, слегка надавил сверху, добавил еще немного и снова примял высушенные листья большим пальцем правой руки. Оставалось только засыпать третью порцию и утрамбовал посильнее.
Настоящая осень, еще теплая в городе, здесь, в горах, пронизывала до костей. Не спасало ни теплое, обычно подходящее даже для зимы пальто, ни натянутая почти до глаз шапка. Вглядываясь в макушки елей, на которых висели, цепляясь за иголки, черные тучи, Мартин пытался переключиться на воспоминания о прошлом, но получалось скверно слишком большие надежды он возлагал на эту поездку, а через пару дней уже уезжать. Похоже, ни с чем.
Накатила знакомая злость вперемешку с растерянностью. Так бывало нечасто, в последний раз, когда он узнал об измене жены, но не мог решить: сохранить брак или послать эту стерву куда подальше. В итоге она решила за него сама. В один день собрала вещи и уехала, даже не пожелав объясниться или извиниться. Они прожили вместе три года, а расстались за три минуты.
Но теперь никто не мог помочь. Никто не мог влезть к нему в голову и навести там порядок. Никто не мог подарить стоящую идею или хотя бы героя, о котором хотелось бы писать и писать
Где эта чертова муза, когда она так нужна?!
Мартин уже собирался вернуться домой, когда услышал звук мотора. Он замер, вслушался в забытый на эти две недели, что он жил в заброшенном поселке, звук, опять не в силах решить, хорошо это или плохо. Он бывал тут достаточно часто идеи для целой серии книг пришли к нему среди этих многовековых елей. И никогда прежде не видел, чтобы сюда приезжал кто-то, кроме редких охотников, любящих устраивать тут ловушки, отрезанный от мира единственным мостом поселок казался идеальным местом, чтобы загнать в ловушку запуганное животное.
Машина остановилась по другую сторону улицы и чуть левее, за поворотом. Двигатель еще работал на холостом ходу несколько секунд, и все стихло. Хлопнула дверь, мягко ударившись резиновыми вставками о корпус, по гравийке, заросшей давно засохшей травой, зашуршали шаги. Человек был один. Он не торопился, но и ничего не боялся. Такое чувство, что был уверен: он абсолютно один в этом Богом забытом месте. Второй хлопок, чуть звонче входная деревянная дверь. Незнакомец скрылся в доме, и навалилась знакомая тишина.
Нервно сглотнув, Мартин поднял взгляд на окна второго этажа, где плясал под дыханием сквозняка огонек свечей. Надо бы подняться и потушить их, затаиться на время, пока не поймет, кто решил нарушить его покой, если это залетные мародеры, то мало ему не покажется! И хоть мало кто знал про это место, все-таки поколений тут сменилось немало.
Осторожно поднявшись к себе на второй этаж, Мартин задул свечи, поднял закатившуюся к самой стене ручку, повертел в руках, рассматривая с обиженным выражением лица, словно это она виновата в том, что вдохновение так и не пришло, положил ее в девственно чистую тетрадь и убрал в сумку. Туда же отправились полотенце, теплая кофта, которую надевал на ночь, чтобы не замерзнуть, коробка с трубкой и жестянка табака, взятая на всякий случай книга. Он не собирался бежать, но лучше быть готовым к тому, что надо будет уехать, если вдруг сюда, как и обещали, заявятся новые хозяева, готовые переделать его отчий дом в дурацкий отель. Словно другого места нет!
***
На единственной рябине, росшей на улице из тридцати двух домов, гроздьями висели сморщенные темно-красные ягоды. Листьев уже не было, и черные, хаотично и дерзко растущие ветви изрезали вид на двухэтажный, давно окрашенный светло-серой краской дом на две семьи. От вымощенной булыжником улицы к нему вела подъездная дорожка, почти полностью заросшая сорняком и даже мелкими деревцами природа брала свое, отстаивала вновь подвинутые когда-то границы. Крыльцо с лестницами с двух сторон располагалось прямо по центру и вело в две разные части дома левую и правую. Краска на стенах потрескалась и облупилась, под некогда белые рамы набилось сухих листьев и сломанных ветров веточек. Крыша, выложенная бледно-зеленой черепицей и нависшая над вторым этажом, давно нуждалась в ремонте.
Если присмотреться, вглядеться в мутные из-за налета времени и грязи окна, кое-где сохранившие свой первозданный остекленный вид, то можно рассмотреть простой деревянный шкаф, одиноко стоящее рядом кресло и даже торшер под широким абажуром. Остальное скрывалось от глаз, но Грейс Дженсен помнила, что справа от этого места где она девочкой любила читать располагался прямоугольный добротный, сколоченный отцом обеденный стол. Стол был неказист и кое-как обработан, постоянно цеплял маму за капроновые колготы, но никто не собирался его заменять всем нравилось собираться за завтраком или ужином, обсуждать последние новости, делиться сокровенным. Еще правее, у самой стенки, там, где тянулось длинное почти во всю стену, но узкое окно, стояли кухонные шкафы, белая газовая плита с духовкой и небольшой холодильник. Мама отлично готовила, любила по выходным баловать семью, и в доме всегда пахло свежей выпечкой или тушеным мясом, ягодным компотом или жареной рыбой.
Грейс подняла голову, словно хотела забраться на второй этаж, но ничего не увидела. Там располагались раньше две комнаты детская с рисунками, развешанными по стенам, и родительская спальня, строгая, но уютная. Лучше всего запомнился пушистый с длинным ворсом ковер, на котором постоянно валялись игрушки, и детальки пластикового конструктора пропадали там без следа, пока не попадались под мамину или папину ногу. Было смешно смотреть, как родители скачут на одной ноге. Мама всегда смеялась, а папа еле сдерживал ругательства, заменяя их безобидными словами.
Грейс свернула направо, зашла за дом, огляделась вокруг и увидела заросший кустарником старый, почти полностью развалившийся сарай. Интересно, трехколесный велосипед еще сохранился? Хотя откуда ему там быть. После них в этом доме жила другая семья, и, возможно, не одна. Люди не задерживались здесь надолго взрослых, работающих на компанию, содержащую поселок, отправляли сюда максимум на пару лет, отлично понимая, что в такой глуши, в таком замкнутом и отрезанном от мира пространстве легко сойти с ума. Конечно, можно было по выходным выезжать в близлежащий город, но до него приходилось добираться несколько часов, так что редко кто-то решался на такое приключение. Да и дорогу часто перемывало, что не давало выбраться отсюда несколько недель или даже месяц.
Да, взрослые могли тут сойти с ума. Но детям жилось весело.
Грейс вернулась к главному крыльцу, оглянулась на машину, припаркованную прямо на улице. Надо бы отогнать ее под навес. Не потому что кто-то приедет и увидит, а на случай дождя. Она это сделает потом не терпелось зайти в дом.
Ничего не изменилось. Тесная прихожая и просторная гостиная, объединенная с кухней, занимали все пространство первого этажа. Прямо у входа вбитые в стену крючки вместо вешалки и железная полка для обуви. Вытертый коврик, подставка для зонтов И дверь, ведущая в подвал.
Стало тяжело дышать, накатило волнение. Грейс судорожно сглотнула, потрясла головой, отгоняя воспоминания, осторожно подошла к знакомой с детства двери, закрытой на тяжелый железный засов, находящийся на такой высоте, чтобы ребенок не мог дотянуться, нечего там делать детям, среди металлических стеллажей, заставленных разным хламом, грозящим свалиться на суетливую голову. Когда была маленькой, она боялась этого подвала и спускалась туда только лишь однажды с лучшей подругой детства