Моя мама завтра будет на рынке с утра и до четырех, бормочу ему в губы. Может, придешь ко мне?
Завтра я уеду, Любань.
Отрываюсь от него и пытаюсь в темноте рассмотреть любимые глаза.
Куда?
В столицу. Я всего на два дня. Надо поработать сверхурочно. Вернусь с подарками, он приглаживает мои волосы, заправляя выбившиеся из косы локоны за уши. Потом кладет ладонь на мою шею сбоку. Ну чего так разволновалась?
Да нет, пожимаю плечами. Просто я буду скучать.
И я, Любаш, отвечает он и снова целует сладко-сладко. И голова опять кружится вместе с каруселью.
А на следующий день Леша уезжает. Только вот не на два дня, а почти на неделю.
Однажды утром, спустя пять дней после его отъезда, я просыпаюсь. Сажусь на кровати и чувствую, как подступает тошнота. Сначала легкая, а потом она усиливается. Накатывает волнами, раздирая горло. Я вскакиваю с кровати и несусь в туалет. Едва успеваю откинуть крышку и склониться над унитазом, как меня тошнит. Только позывы прекращаются, тут же повторяются. Еще и еще, пока через некоторое время наконец не стихают. Но меня все еще мутит. Все тело дрожит и голова немного кружится. Встав на ноги, хватаюсь за раковину, накрывая ладонью небольшой скол на ней, и смотрю в зеркало. Бледная. Может, съела что-то не то? Мама вчера с рынка принесла пирожки с квашеной капустой. Неужели они?
Приведя себя в порядок, иду на кухню. Мама жарит оладушки, которые я так сильно люблю уплетать со сгущенкой. Но сегодня от запаха разогретого домашнего подсолнечного масла мутит. Я сглатываю ставший в горле ком и, схватив стакан, набираю воду и жадно пью. Выпиваю целый стакан, и мой взгляд падает на стоящую на столе ряженку. Беру картонный пакет с ней, отрезаю кончик и пью прямо из него.
Это еще что за вандализм? хмурится мама.
Ох, вкусно, выдыхаю я, возвращая пакет на стол. Мам, а тебя не тошнит после вчерашних пирожков?
Меня вообще не тошнит, отвечает мама, переворачивая партию оладий, и снова смотрит на меня.
Блин, кислого чего-то хочется.
А тебя что, стошнило? спрашивает она, прищурившись.
Ага. Наверное, пирожки были все же не совсем свежие. Или масло подгоревшее.
Люба, медленно произносит мама.
М? поднимаю на нее взгляд, которым перед этим шарила по столу в поисках чего-нибудь кисленького.
Люб, а ты со своим этим не согрешила?
В каком смысле? бормочу, краснея.
Ты спала с этим своим хулиганом? строже спрашивает она.
Я тяжело сглатываю.
Мам произношу тихо и пячусь к двери.
Она выключает печку и, бросив на стол лопатку, идет на меня. Разворачиваюсь и бегу в свою комнату, которой служит зал. Забегаю, а мама следом за мной.
Люба! рявкает она так, что я, как в детстве, поджимаю задницу, чтобы по ней не прилетело тяжелой маминой рукой. Отступаю за диван, создавая между нами преграду. Ну? Спишь с этим непутевым?
Чего это он непутевый? Он и джинсы мне вон купил, и шубу обещал.
Обещал он! ругается она. Мне тоже много кто чего обещал. Так спишь?
Было пару раз, бубню, опуская взгляд.
Ну что за дура? всплескивает мама руками. Срывает с плеча кухонное полотенце и пытается ударить меня им по заднице, но я вовремя отскакиваю. Где твои мозги? Весь двор будет называть тебя потаскухой! А если в подоле принесешь? Что люди скажут? Как я им в глаза смотреть буду?
Мам, да все так делают! Сейчас другое время!
Всегда одно и то же время! Власть сменилась, люди нет! Так что? Когда эти дни были последний раз?
Я хаотично подсчитываю в уме и чувствую, как вся кровь отливает от лица.
Мам, выдавливаю сипло, и вижу, как она меняется в лице. Во взгляде разочарование и ярость.
Ну что за идиотка! ревет она, срывая голос. Собирайся, пойдем в женскую консультацию.
Я не пойду, быстро качаю головой. Там мама Ленки Куравлевой работает.
Собирайся, я сказала! Пока за косы тебя туда не отволокла! Ну дура, ну дура, причитает она, выходя из моей комнаты.
В консультации битком. Туда-сюда снуют женщины, в основном беременные. Глядя на их животы, я задыхаюсь. Мне то жарко, то знобит. К горлу опять подкатывает тошнота и, пока мы ждем в очереди, я дважды выхожу на улицу, чтобы подышать свежим воздухом.
Когда подходит наша очередь, мои ноги уже ватные, а голова плохо соображает. Врач женщина лет пятидесяти в строгих очках с черной оправой осматривает меня не очень нежно. Мне приходится прикусить нижнюю губу, чтобы не закричать. Она так бесцеремонно проводит осмотр, что, кажется, ковыряется даже в животе.
Надо еще УЗИ сделать. Одевайся и давай на кушетку. Низ живота оголить, грубо говорит она.
Я, как могу быстро, соскакиваю с ужасного кресла, натягиваю белье и топаю босиком через весь кабинет на кушетку. Мама следит за мной, как коршун, а мне приходится душить истерику, которая то и дело пытается прорваться наружу. Никогда еще меня так сильно не пугал осмотр у гинеколога.
Врач выдавливает мне на живот гель и начинает водить датчиком.
Беременность примерно три-четыре недели. Судя по твоим месячным, все пять. Но плод маловат.
Господи, выдыхает мама. Дура, бросает в сердцах.
Знаете, сколько их таких? врач скептически кривит губы. Глотнули свободы, а теперь не знают, что с ней делать.
В наше время такого не было, качает головой мама.
Думаете сильно времена изменились? Это люди меняются. И не в лучшую сторону. Каждый день по две-три вот таких, кивает на меня, приходит. И на аборты целая очередь. Одевайся.
Она бросает мне на живот салфетку, которая тут же прилипает к гелю. Ее недостаточно, чтобы вытереться досуха, но я не решаюсь попросить еще. Я и так готова сейчас умереть или хотя бы просто стать незаметной. Хоть на минутку, чтобы перевести дух.
Сажусь напротив врача, которая быстро заполняет карточку.
Срок для аборта пока подходящий. Или что? Оставишь? смотрит на меня таким взглядом, от которого мороз пронимает до самых костей. Папашка будет рад?
Да какой там папашка? фыркает моя мама. Смех один. Чуть старше ее. Неблагонадежный. Бандюган какой-то.
Он не бандюган! осмеливаюсь спорить я, но от яростного взгляда мамы тут же затыкаюсь и смотрю на сплетенные на коленях руки.
Конечно, аборт, выносит мама приговор.
Нет, пожалуйста, всхлипываю я и смотрю на нее. Мамочка, пожалуйста! Леша приедет. Он будет очень рад. Мы поженимся. Правда-правда. Вот посмотришь!
Он должен был приехать несколько дней назад, отрезает она суровую правду. И где твой ухажер? Бросил тебя. Когда явится непонятно.
И явится ли вообще, между делом бросает врач, подливая масла в огонь.
А ребенок этот тебе всю жизнь поломает. Аборт, кивает она врачу, а я, уронив лицо в ладони, разражаюсь рыданиями.
Глава 4
Люб, ты бы поела, мама заглядывает в гостиную.
Не хочу, шмыгаю носом, пялясь на спинку дивана. Лениво обвожу пальцем затертый узор на коричневой ткани и снова всхлипываю.
Живот до сих пор болит, что ли?
Болит, отвечаю равнодушно.
Может, таблетку какую дать?
Не надо.
Ладно тебе, Любань, слышу, как мама подходит ближе, шаркая тапками по паркету. Ну что тебя так заклинило? Ну ненадежный этот твой Леша. Вон вторую неделю не появляется. Может, прибили уже его, а ты все страдаешь. Или просто решил не возвращаться.
Я слушаю все это, сцепив зубы. Хочется наорать на маму, выгнать из комнаты. Но нельзя, поэтому слушаю, в который раз умирая внутри.
Ну мне пора. Надо пойти на рынок, а потом на вечернюю дойку на молокозавод. Ты, Люб, поешь. Я там твои любимые оладушки пожарила.
Спасибо, шепчу, чтобы не разрыдаться вслух.
Оладушки теперь будут у меня ассоциироваться исключительно с болью и страданиями.
Мама уходит, а я наконец даю волю слезам. Рыдаю уже второй день. Все лицо опухло, в носу печет, искусанные губы потрескались. А Леши все нет. Я всеми силами сопротивляюсь, чтобы не признавать мамину правоту, но игнорировать тот факт, что мой парень пропал, тоже не могу. Хоть бы позвонил. В столице наверняка тоже есть телефонные автоматы. Да и на работе точно есть хотя бы один телефон.