То есть я веду к тому, что тишина это конкретная, определённая, физически ощутимая вещь. А бесконечность? Её нельзя почувствовать, увидеть, вообразить, в конце концов. Слишком размытая, абстрактная категория, которую невозможно понять ограниченным человеческим разумом. Это как пытаться представить смерть само явление, имею в виду. Вот откуда она берётся, где заканчивается, а?
И тут меня осенило:
Значит, ты боишься умереть?
Нет, не совсем, ответила Принцесса. Сама идея смерти меня не пугает. Наоборот, при мысли о ней мне становится очень легко и спокойно. Когда человек умирает, он заканчивается. Это как раз нормально. Всё рано или поздно должно прекратиться. Я больше боюсь вечной жизни.
Милая такая беседа для первого дня знакомства, правда? Заметьте, мы не обсуждали маршрут, план действий, не пытались придумать, как сберечь наши задницы. Я не спрашивал Принцессу о брате, а она не интересовалась, почему я хочу уйти из шоу, зачем влез в эту дерьмовую авантюру.
Мы шли куда‐то вперёд, в темноту, не разбирая дороги, и небо над нами было кромешно чёрным. Казалось, будто там, наверху, разом выбило все пробки и свет погас. Город выглядел спящим, но я знал, что это не так: он кишел бдительными камерами, наблюдающими за каждым нашим шагом. И, помня о них, я то и дело нервно оглядывался. Всматривался в тени, прислушивался к редким шорохам и скрипам.
Но это всё‐таки страх смерти, сказал я, чтобы избавиться от назойливых мыслей. Если подумать, несуществование самая постоянная на свете вещь.
И тут же прикусил язык. Потому что всегда невозмутимое лицо Принцессы вдруг сделалось по-настоящему испуганным. Она остановилась и широко распахнула глаза.
Тебе никогда не говорили, что ты гондон?
Вообще‐то, нет, нервно хохотнул я. Обычно меня называли долбоёбом. Но гондоном ни разу. Чувствуешь разницу?
Принцесса на мгновение озадачилась этой лингвистической проблемой. Что‐то прикинула в уме и кивнула:
Приятно быть первой. Ты гондон, не скрывая удовольствия, объявила она. Маленькая тварь, знала, куда бить.
Да с хера ли?! возмутился я. Сама ж начала! И, приосанившись, со значением поднял палец: Я, между прочим, докопался до сути. Мозгоправы за такое кучу бабок берут. А тут всё бесплатно! Где твоя сраная благодарность, детка?
Принцесса вдруг сжала кулаки и подалась вперёд, намереваясь меня поколотить. Она едва доставала мне до груди, так что этот яростный порыв выглядел не угрожающе, а забавно. Я выразительно посмотрел на неё сверху вниз, не удержался и загоготал.
Что ты ржёшь, придурок? буркнула Принцесса, оскорбившись.
О да, я, сам того не подозревая, нанёс ответный удар в самое уязвимое место. Больше всего она не любила, когда её считали беспомощным ребёнком. Четырнадцать лет это, знаете ли, очень серьёзный возраст. Человек становится по-настоящему мудрым и зрелым, и никто не имеет права относиться к нему как к тринадцатилетнему сопляку.
Давай-давай! не унимался я, сгибаясь пополам от хохота. Врежь мне как следует! Хочу на это посмотреть!
Подумав, Принцесса разжала пальцы и сделала шаг назад. Некоторое время она с плохо скрываемой злостью смотрела на меня, а затем выражение её лица изменилось. Оно снова стало флегматичным и отстранённым, как у просветлённого монаха. Но я сразу почувствовал, что Принцесса не собирается прощать мне этой короткой вспышки веселья и намерена отыграться используя всю мощь интеллекта.
Твоя очередь, едва заметно ухмыльнулась она. Говори.
Вероятно, в приступе смеха я растерял последние остатки мозгов. Потому что не понял, чего ей вообще надо. И тупо переспросил:
А?
Давай, расчехляйся, потребовала Принцесса, не ожидая отказа. Какие у тебя особенности? Может, ты любишь вынимать член и трясти им где попало, откуда я знаю. Хочу понимать, к чему готовиться.
Я снова расхохотался:
Покажи мне мужика, который так не делает! Но тут же взял себя в руки, чтобы не выглядеть совсем уж конченым дегенератом. И серьёзным тоном сказал: Ну если честно, странностей у меня мало.
Не подумайте, что я кокетничал, как сорокалетняя девственница. Просто мне и вправду было тяжело судить о себе со стороны, оценивать, какой из моих заёбов нормальный, а какой не очень. Все наши привычки, даже самые дикие, изнутри кажутся естественными. Думаю, если чуваку, расчленяющему трупы в ванной, сказать, что у него слегка странноватое хобби, он удивится и спросит: «А разве не все так делают?»
И всё же, положа руку на сердце, я признался в самом тяжком из своих многочисленных грехов:
Иногда могу болтать по-французски. Это не специально, просто само как‐то получается. Особенно когда злюсь или нервничаю. И, подумав, между делом сообщил: А, ну ещё я слышу голоса. Но это так, фигня.
Принцесса посмотрела на меня со странной смесью удивления и брезгливости и подалась назад. Неудивительно. Человек, знающий французский, не может считаться адекватным.
Но её, судя по всему, поразили не мои языковые способности, а кое-что другое.
Голоса? с недоверием уточнила она. Серьёзно, что ли?
Да не, поспешил отмахнуться я, поняв, что ляпнул лишнего, вообще‐то он всего один. Ну, то есть она И зачем‐то добавил: Её зовут Васиштха.
Принцесса крепко задумалась так, словно принялась решать сложную математическую задачу.
Ага. То есть ты не просто нищий, бестактный и тупой. Ты ещё и ёбнутый.
Что удивительно, она сказала это без намёка на осуждение. Как будто перечислила факты из энциклопедии. От такой изящной прямолинейности я несколько обалдел. Так‐то девчуля оказалась права, и оскорбляться повода не было. Но мне всё равно стало обидно.
И это я‐то бестактный?!
Мне показалось, ты относишься к себе не слишком серьёзно, отозвалась ничуть не смущённая Принцесса. Очень характерная черта мудрецов. И легкомысленных придурков. Она помолчала и с неожиданным игривым любопытством спросила: А что тебе говорит голос? Расфасовать меня по синим пакетам и закопать где‐нибудь в лесу?
Я изобразил глубокую сосредоточенность, делая вид, что к чему‐то прислушиваюсь. И с экспертным убеждением выдал:
Не, ей больше нравятся белые. Кровь на них выглядит эффектнее.
В голове звенела тишина. Васиштха никак не отреагировала на попытку очернить её славное имя и решила не вмешиваться в диалог. Она была выше этой херни.
Расчленять тебя будет неудобно, тем же нарочито серьёзным тоном сказал я. Складным ножом, знаешь ли, кости особо не попилишь.
Надо было брать топор, согласилась Принцесса. Или циркулярную пилу. Каким местом ты думал, когда собирался?
Я же легкомысленный придурок, не забыла?
Мы говорили так безмятежно, словно обсуждали ледники в мировом океане или французскую политику девятнадцатого века, которая не имела к нам никакого отношения. Самое забавное, что мы и впрямь были беззаботны, как дети. Ненадолго я забыл о слежке, о натыканных на каждом углу камерах и о Майе.
Но Принцесса со всей присущей ей нежной беспощадностью напомнила о неизбежном:
Лучше бы ты взял пушку. От неё больше толку. Если нам придётся кого‐то убивать, надо делать это быстро и красиво. Откуда у тебя нож, да ещё и складной?
Я развёл руками и как на духу выложил ей свою историю. Рассказал о бродяге и его золоте, о мамаше, пославшей меня за элем, о сгоревшем доме, который милостиво восстановила Майя. Ночь располагала к задушевной болтовне, и я подумал, будет не лишним вылить на голову Принцессы ушат шекспировской трагедии. Исключительно в воспитательных целях, чтоб не расслаблялась.
Но её, судя по всему, не впечатлило. Она с той же скучливой миной выслушала рассказ, не удивившись ни единому слову. Лишь на мгновение в глазах у неё мелькнуло усталое разочарование.