Вы просто невыносимы, Сергей Ильич. Хуже, только ваш сосед Свинцов. Аристарх захлопнул саквояж и, гордо вскинув голову, удалился, с трудом удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.
Дед долго смотрел ему вслед, затем покачал головой и повернулся ко мне.
Полагаю, завтракать ты будешь в своей комнате? в ответ я согласно кивнул, голова откликнулась очередной волной боли. Я сообщу нашим гостям о твоём плохом самочувствии.
Хорошо, голос звучал глухо. Зато голова не болела. Вот только её наполнила ужасающая пустота. Которая вскоре грозила перейти в непрекращающийся гул.
Видя мой абсолютно пустой и бессмысленный взгляд, не выражающий в этот момент ничего, граф поднялся из кресла, в котором сидел, пока целитель меня осматривал.
Женя, этот обидчивый болван забыл предупредить, что обезболивающее можно пить без опасения передозировки до четырёх раз в день. Если боль будет не слишком сильна, то старайся терпеть, он бросил быстрый взгляд в сторону мольберта и вздохнул. Постарайся, по крайней мере. И ещё, ближе к обеду прибудут жандармы. Ты их здесь примешь или спустишься в гостиную?
В гостиную. Я долго не думал. Нечего этим дуболомам в моей спальне делать, и так уже не комната, а проходной двор.
Я так и подумал. Ну а потом мы пойдём на стрельбище. Если твоя голова тебе позволит. Я хочу увидеть собственными глазами, что мой внук действительно знает, как нужно из ружья стрелять. Он подошёл поближе и положил сухую, но всё ещё крепкую ладонь мне на лоб. Температуру, наверное, пытается определить таким вот нехитрым способом. Кто тебе волосы остриг? спросил он, метнув взгляд на дверь, словно думая, стоит догонять целителя, чтобы волшебный втык ему выписать, или не стоит?
Я сам остриг, признался я, глядя на его аккуратную стрижку. Они мне мешали, постоянно из ленты выбивались и так и норовили в рану залезть.
Ну и хорошо, дед скупо улыбнулся. Тебе так лучше. А заживёт рана окончательно, цирюльника позовём, чтобы нормальную причёску придумал да изобразил. И он вышел из комнаты. Наверняка пошёл завтракать в компании барона Соколова и девицы Марии.
Встретиться с жандармами дед меня просил. Если не хочешь ни на какие вопросы отвечать, то и не надо, сошлись на сильную головную боль, амнезию, которые подтвердит доктор. А у семьи полно адвокатов и жандармы ещё сами должны останутся, если сильно быковать начнут. А вот пожелание выйти пострелять, больше на приказ было похоже: плевать на твою голову, не помираешь и хорошо, наглотаешься зелья вон тебе его сколько оставили, и вперёд. Твой дед желает видеть, что его никто не обманывает, и внук-художник действительно знает, из какой части ружья вылетает пуля. И выстрелит в цель, а не в себя, в случае чего.
Ваше сиятельство, Евгений Фёдорович, вы бы уже покушали чего. Шутка ли, вторые сутки не жрамши, Тихон жалобно посмотрел на меня. Живот ему в ответ заурчал, напомнив мне, что я вчера так и не поел, уснув, как только меня оставили одного.
Сюда тащи, в столовую я точно не пойду, ещё завалюсь по дороге, да прямо под ноги Марии Соколовой к большой радости этой девицы.
Я покосился на мольберт, на котором всё ещё был расположен холст с портретом. Не понимаю, что меня в ней так зацепило? Что бы это ни было, оно быстро прошло. Исчезло, вместе с памятью, будь она неладна. Да и память как-то у меня странно отшибло. Что такое мольберт я прекрасно помню. Что такое ружьё и подавно. А вот как его заряжать нет. В голову постоянно какие-то бредовые мысли лезут. Про патрон, который обязательно должен в патронник подаваться. И всё на этом. В чём там трудность-то?
Пока ждал Тихона с завтраком, решил обследовать комнату. Может быть, знакомые вещи подтолкнут память, и я уже начну вспоминать?
Надеялся я, похоже, зря. Абсолютно все вещи до единой не вызывали во мне никаких эмоций. Словно среди них и не было ни одной знакомой. Зато я нашёл большое зеркало. Ещё одна неприметная дверь вела в обширную гардеробную. Я разглядывал себя, невольно морщась. То, что целитель назвал «слегка астеничным» телосложением, на самом деле не впечатляло. Худой, местами нескладный парень. Уже немного сутулый. К счастью, в гардеробе имелась широкая белая рубашка, которая, если заправить её в штаны, частично скрывала эту кому-то интересную астеничность. Художник, чтоб тебя. Почему не скульптор-то?
Вот там парни накаченные, и силой не обделены. А ты попробуй куски мрамора поворочай. Я как-то помогал эти каменюки разгружать, наш взвод привезли в помощь на разгрузку в одну мастерскую. А всё потому, что у взводного сын в этой мастерской скульптурой занимался. У меня чуть пупок не развязался, а ведь слабым я себя никого не считал
Я оборвал мельтешащие мысли и уставился на себя в зеркале. Какой взвод, о чём я вообще думаю? Я граф, меня не могли заставлять таскать камни для какой-то мастерской. Или могли? Выскочив из гардеробной, я сел на кровать и обхватил руками голову. Если совсем недавно в ней не было ни одной мысли, прямо вселенская пустота, то сейчас мыслей было слишком много. Самое отвратительное заключалось в том, что эти мысли противоречили тому, что я уже о себе знал и видел вокруг.
Чтобы от них избавиться я открыл тумбочку и принялся перебирать содержимое. Пара чистых блокнотов, один заполненный рисунками и куча карандашей.
Тихон, похоже, уехал за завтраком вместе с Аристархом в неведомый город. Или же на кухне кончилась вся готовая еда, и он решил её быстренько приготовить. Но в этом случае, получается, что гости дорогие сожрали всё приготовленное. О чём в таком случае повар думал? Или привык, что Евгений Фёдорович нектар у муз выклянчивает и тем сыт? В рыло пойти ему дать, что ли. Вчера мне ужина не хватило, сегодня завтрака. Какой-то заговор против графского внука в доме организовался.
Желудок выдал очередную руладу, и я принялся листать блокнот с рисунками, чтобы попытаться насытиться пищей духовной. Пока Тихон, видимо, с боем вырывает последнюю плюшку из загребущих рук стряпухи, надо было себя чем-то занять.
В основном это были портреты разных девушек. Парочка из них была обнажена они были нарисованы по пояс, и их платья словно случайно сползли с плеч, обнажив грудь. А ничего так. Я, оказывается, не был чужд прекрасного во всех его проявлениях. Вот эту я знаю, это молодая горничная, которую я видел вчера, когда меня Тихон сюда в комнату практически на себе тащил. То-то она так на меня смотрела. Наверняка ещё попозировать хочет. Так я не против, только голова заживёт, а то весь процесс, хм, позирования может испортить. Думаю, вот здесь на кровати она будет прекрасно смотреться. Подняв карандаш, я посмотрел поверх него. Карандаш словно разделил попавший на него солнечный лучик надвое, и я действительно словно увидел перспективу. Да, определённо, здесь она будет смотреться просто волшебно. Полностью обнажённая, ух-х.
Пролистав весь блокнот и не найдя в нём ничего, кроме многочисленных портретов не менее многочисленных девиц, я бросил его в ящик, достал чистый блокнот, пару карандашей, небольшой ножик для заточки, лежащий тут же, и откинулся на подушки. Так как же это делается? Взяв в руки карандаш, я поднёс его к бумаге, и сделал первый штрих. Дальше рука словно сама заскользила по листу, я лишь прикидывал в уме то, что хочу изобразить, не пытаясь как-то влиять на процесс. Постепенно меня увлекло. Я снова впал в некое подобие транса
Простите, граф, но мы не могли уехать, не попрощавшись, приятный баритон выдернул меня из транса. Я даже карандаш уронил, и, чертыхнувшись, поднял взгляд на суетившегося возле стола Тихона, и стоящих возле дверей барона Соколова и Марию. Господин граф сказал, что вы плохо себя чувствуете.