Мы стали неразлучны примерно до прошлого года.
Сейчас мне трудно на него смотреть по многим причинам. Некоторые из них все еще остаются открытыми ранами. Но у Генри тоже есть множество воспоминаний, связанных с моим отцом, например, о том лете, когда мы построили катапульты с водяными шарами и устраивали поединки на них каждый теплый вечер, когда папа возвращался домой с работы. Мы никогда не сражались в одиночку. Папа добавлял нам веселья.
Я смотрю на ослепительное солнце, пытаясь стереть воспоминания. Мне не нужно погружаться в них, пока папа все еще с нами. Воспоминания для тех, кого больше нет.
Прости, Генри пристально разглядывает свои ботинки, глупый вопрос.
Да. Это точно.
Я сжимаю колени, чтобы унять дрожь.
Он резко поднимает голову, глаза расширяются. И даже несмотря на то, что он больше не стрижется коротко, как в детстве, и его черные волосы теперь падают на глаза и касаются скул, подчеркивая идеальные черты лица, обиженный, мальчишеский взгляд, который Генри бросает на меня, все тот же. Сколько раз он в детстве так смотрел, когда я говорила что-то обидное и неосторожное! Это тоже вызывает у меня знакомое чувство вины.
Извини, бормочу я, проводя ладонями по лицу. Генри не враг. Джессика не враг. Рак мой единственный настоящий враг, но трудно не срывать злость на ком-то близком.
Не нужно извиняться.
Генри одаривает меня той же мягкой улыбкой, что и раньше, и на секунду я снова беззаботная девочка, стою рядом со своим лучшим другом и знаю, что он простит меня больше раз, чем я заслуживаю. Я хотела бы вернуться в те времена хотя бы на мгновение. Генри позволял мне кричать и беситься и никогда не осуждал за это.
Генри ждет, слегка подавшись ко мне всем телом.
Но что с нами станет, когда один из нас снова уйдет? Будет больнее, чем раньше.
Генри отшатывается обратно на пятки, и подходящий момент упущен. Отведя взгляд, он наблюдает, как мимо нас проходит женщина в широкополой розовой шляпе, украшенной яркими цветами. Я отчасти ожидаю, что Генри это как-то прокомментирует, отпустит глупую шутку, чтобы поднять настроение, но это всегда было больше свойственно мне, чем ему. Он просто выглядит грустным.
Мой телефон все еще лежит в его руке, висящей вдоль тела.
Я думала, ты отправился на Тахо, перевожу разговор в более безопасное русло. Кое-кто из класса сегодня утром уехал на озеро Тахо последнее совместное увеселение, прежде чем мы все разъедемся по разным колледжам. Я знаю, что друзья Генри поехали на озеро, потому что раньше они были и моими друзьями. Эта идея пришла в голову мне и моей подруге Бейли точнее, бывшей подруге, но меня с собой так никто и не пригласил. Возможно, не стоило заводить об этом разговор.
Я не успел скопить достаточно денег для поездки. Его взгляд останавливается на какой-то далекой точке за моим плечом, и Генри рассеянно почесывает щеку. Ложь. Он никогда не мог смотреть мне в лицо, когда лгал.
Отстойно. Я не знаю, зачем ему понадобилось лгать, но меня это больше не должно волновать.
Генри кивает тот же самый неловкий кивок, который я видела много раз прежде. Мы отступили от того опасного края, на котором только что балансировали.
Я вяло протягиваю руку, жестом показывая, чтобы Генри отдал телефон. Он колеблется. Опустив голову, смотрит на экран.
Я замираю. Меньше всего мне нужно, чтобы Генри увидел найденную мной жуткую статью о фальшивом вампире-убийце. Он никогда по-настоящему не понимал мое увлечение вампирской темой, и я не в настроении выслушивать его язвительные комментарии. Но когда Генри кладет телефон экраном вверх в мою ладонь, я вижу, что аппарат выключен. И в любом случае у меня есть более важные вещи, о которых нужно беспокоиться, чем то, что Генри думает обо мне. Этот гроб уже закопан.
Я делаю шаг вниз по лестнице, поравнявшись с ним. Надо спешить домой к папе.
Виктория? Голос Генри звучит неуверенно. Бывший друг касается моего плеча самым коротким, нежнейшим движением.
Я останавливаюсь. Мое сердцебиение отдается в горле.
Генри покусывает нижнюю губу, как делает всегда, когда о чем-то думает. Я с трудом удерживаюсь от улыбки.
Да?
Он вздыхает и прекращает кусать губу.
Если я могу что-нибудь сделать Генри разводит рукой, словно хочет охватить весь мир. Ну, не знаю я просто хочу тебе как-то помочь.
Мой рот слегка приоткрывается. За последний год мы сказали друг другу не больше пяти предложений. Одна из его бабушек умерла, но я так и не выразила Генри соболезнования, потому что убедила себя: ему это не нужно, и мое молчание стало еще одной пропастью между нами. Потом мой отец заболел, и дыра, образовавшаяся из-за отсутствия Генри, растворилась в гораздо большей пропасти. Тем не менее, мне стыдно, что я не старалась быть рядом, когда умерла его бабушка. Но не думаю, что Генри хочет пристыдить меня. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы почувствовать искренность в его словах, по крайней мере я так думаю. Но за год многое может измениться. Возможно, это всего лишь слова, которые люди произносят в подобные моменты, чтобы заполнить тишину.
Генри поворачивается, и мысль, что он собирается обнять меня, так пугает, что я срываюсь с места и бегу к парковке.
У папы сегодня все хорошо, сообщает мама, как только я переступаю порог.
Отлично. Я улыбаюсь ей, испытывая небольшое облегчение, словно перестала тонуть, но мама быстро возвращает меня с небес на землю.
Не позволяй себе испытывать ложные надежды.
Не успев до конца снять ботинок, я замираю на месте.
Зачем ты это сказала?
Я пытаюсь защитить тебя. Уголки ее рта слегка опускаются. Я знаю тебя, Виктория. Тебе нравится притворяться, что все в порядке, но пришло время отпустить.
Ты имеешь в виду папу? Я держусь за папу, так почему же ты не держишься?! Мой голос звучит яростно и хрипло.
Мама отступает назад, как будто я дала ей пощечину.
Это несправедливо. Обида делает ее голос грубым, и почему-то я чувствую себя хуже, хотя хуже уже некуда, и отгораживаюсь от этого чувства.
Пожалуйста, хватит! Я скидываю второй ботинок с такой силой, что он ударяется о стену.
Я пытаюсь проскользнуть мимо мамы в комнату отца, но она протягивает руку и хватает меня за предплечье. Мы по-настоящему не прикасались друг к другу с тех пор, как заболел папа. Есть в прикосновении к другому человеку, который разделяет твою боль, то, что усиливает ее, так что становится невозможно ее игнорировать, и мы обе предпочитаем сторониться этого. Избегать прикосновений наше негласное правило. Мама нарушила его.
В глазах щиплет, когда за ними нарастает давление. Гнев накрывает поток нашей общей скорби, и мне требуются все силы, чтобы сдержать его.
Мама прочищает горло и на секунду отводит от меня взгляд, но не отпускает руку.
Я хочу, чтобы ты уехала на несколько дней, говорит она. Поезжай на Тахо с друзьями. Ты проводишь все свободное время в комнате с отцом, и я знаю, что тебе хочется быть рядом с ним, но нужно подумать и о себе. Мы с Джессикой справимся здесь сами.
Я в порядке. Я удивлена, что мама вообще вспомнила про эту поездку. Я много говорила о ней, когда у нас с друзьями появилась идея поехать, но это было целую вечность назад. Я отстраняюсь от мамы, и она не пытается меня удержать.
Мой гнев возвращается, вытесняя собой печаль. Они хотят избавиться от меня, чтобы никто не мешал им сидеть и планировать похороны. Но останутся ли у папы жизненные силы, если он окажется запертым в доме, где все только и ждут его смерти?
Я не оставлю папу!
Это не просьба. Я твоя мама. Я действую и в твоих интересах.
Я таращусь на нее, разинув рот. Она не может так поступить со мной. Я разворачиваюсь и практически бегу в папину комнату.