Все мои попытки как-то объяснить, что я не нарушил никаких законов, что честно отслужил в Советской ещё армии целых 25 месяцев, что никому нигде не задолжал, и что почему, черт возьми, я обязан жить только здесь и нигде больше разбивались о стену глухого неприятия, в котором ясно читалось "если не с нами то против нас". Почему "против" никто из соседей сформулировать не смог или не сумел, как я ни старался от них добиться ответа. Я перестал понимать близких с детства людей.
Что оставалось делать? Я ходил за грибами и топил печь, по выходным к нам приезжали друзья, мы жарили шашлыки и пели ночами до утра под гитару, а лето таяло как свечка и кончилось, кажется, дня за три.
Зарядили сплошные дожди, яблоки осыпались и покрыли собой весь участок, сверху их накрывали листья с дуба и берез. Соседи разьехались вместе со своими укоризненными взглядами, стало как-то легче, но в то же время стало окончательно понятно что мы не сможем жить в дачном домике со своими детьми постоянно, и что пора уже что-то решать.
Легче всего было вернуться в московскую квартиру, открыть своим ключом дверь, устроится оператором на какой-нибудь телеканал и продолжать привычную московскую жизнь. Снятые в Хайфе ролики про "Каждый вторник дискотека" и "Ленин такой молодой" в Подмосковье смотрелись дико, как какие-то марсианские хроники.
Мы с женой сидели на крыльце в дачных телогрейках, смотрели как осенний дождь создает пузыри в лужах там и сям, курили, и не знали что делать дальше. Решение лежало на поверхности, но принять его было почему-то нелегко, мы во-второй раз думали уезжать или оставаться.
До сих пор не знаю, что именно сыграло решающее значение. Полтора прожитых в Израиле года, несмотря на свою общую неопределенность, непривычность и вынужденную тяжёлую работу все же подействовали каким-то трудно объяснимым образом.
Наверное однажды начав жить на Святой земле, как-то теряется смысл жить на любой другой. Во всяком случае, с нами получилось именно так, глядя на пузыри в коричневых дачных лужах, слушая через дверь детскую возню вокруг печки, мы не сговариваясь почему-то начали обсуждать покупку билетов на самолёт. Момент настал и все решилось само собой.
Получилось, что сбежав от второго лета, я устроил себе и своей жене вторую алию.
Вотсап тогда ещё не изобрели, я сидел на втором этаже, где кажется связь была получше, и под барабанящий по железной крыше дождь по глючащему скайпу орал в микрофон риэдтеру "Двое взрослых, двое детей. Да, без животных. Да, граждане. Да, Шаар Алия, Кармель Царфати или Шпринцак. Да, понимаю, выпишем чеки. Да, на 10-е октября. Да, точно приедем."
Дачное
Вспомнилось неожиданно, без всякого повода. Лето, каникулы, дача, мне лет 10-11, соседу Гришке соответственно на три года меньше, мы азартно роем тоннель в песочной куче.
Мимо проходит папа, вразалочку, небритый по случаю выходного дня, в зубах сигаретка, на пальце золотой перстень с его инициалами. Оглядывает нас добродушо, чуть замедляется "Гришаня! Ишь, вымахал. Как дела?" Гришка стряхивает с нестриженной башки песок " С божьей помощью, Генрих Иосифович!"
Папина нога зависает в воздухе, он кашляет поперхнувшись дымом, и я вижу по его лицу, насколько язвительный ответ вертится у него на языке.
Это сейчас, спустя годы, я знаю что папа был во-первых воспитанный советской властью атеист, и уже во-вторых еврей, а тогда я просто чувствовал его сдавленную ярость и часто угадывал что он сейчас скажет "Мм.. Молодец Гришаня. Бог он не фраер, правда?" и не глядя больше на нас он прошел мимо песчаной кучи, звякнул щеколдой калитки и вышел на просеку.
Забор для Техниона
"В воскресенье начнём забор" негромко сказал начальник, откупоривая бутылку водки "придётся кой-кому попотеть" и посмотрел на меня со значением. Я придвинул к нему к нему стаканы и состроил соответственную гримасу. Была пятница, мы сидели в углу ангара за металлическим столом, разместив закуску между тисками, рулонами чертежей, рулетками и отвертками. Из динамика играл шансон. Неделя все-таки закончилась, впереди была половина пятницы и целый шабат, воскресенье было ещё далеко и жизнь была прекрасна.
"Для Техниона забор" веско сказал начальник и разлил по второй "надо постараться". Стараться пришлось раньше чем хотелось, почему в Израиле один выходной вместо двух, как везде, я до сих пор не понимаю.
Строго говоря, это была скорее ограда высотой в метр, заказчику хотелось обнести ей овраг на территории комплекса, чтоб туда не падали труженники науки. Триста метров оказалось ооочень много, час за часом я резал на пиле стальные полосы, дурея от однообразных движений.
Расстояния между "заборинами" должны быть одинаковы, и, чтоб не отмерять тыщу раз по десять сантиметров, начальник сделал себе и мне по железному "шаблончику". Снова нескончаемые одинаковые движения приложил к "заборине" шаблончик придвинул следующую, прихватил сваркой приложил придвинул прихватил до бесконечности.
Ночами, стоило закрыть глаза, я видел перед собой стальные полосы, "шаблончик" и вспышки сварки. От сварки во все стороны летели капельки металла, они прожигали рукавицы и прилипали к забору. Их полагалось счищать зубилом "убирай грады" налегая на букву "г" командовал начальник.
Трехметровые секции забора мы выносили из ангара во двор, развешивали их на крюках и брызгали серебристой краской из краскопульта на каждую "заборину" и перекладину. Эта работа мне нравилась, серебряная струя орошала заборину за забориной и летела с ветром дальше, перекрашивая стену ангара и траву под ногами. Через две недели все триста метров были готовы, начальник нанял масаит большой грузовик с краном, мы погрузили туда все секции и торжественно поехали следом за ним в Технион, устанавливать.
Я был сильно измотан, как оказалось многодневная однообразная работа действует на меня сильнее чем должна бы, и видел окружающее как сквозь какой-то туман.
Запомнились долгие переговоры с охраной на въезде и человек в пиджаке, обьясняющий, что забор нужно ставить не весь в одном месте, а в нескольких. Масаит разложил наши секции кучами там и сям и уехал, мы остались вдвоем посреди этих куч. Весь день мы сверлили дырки в бетонных дорожках, ставили над дырками секцию забора, до отказа, намертво прикручивали их специальными болтами "филипс", рядом ставили следующую секцию, потом еще и еще. Начался и закончился дождь, мы не разговаривая между собой сверлили, подтаскивали, сваривали секции между собой, закрашивали место сварки, и снова сверлили и подтаскивали.
Ближе к ночи, еле волоча ноги, мы покидали кое-как инструменты в машину и поехали вниз с горы, и я до сих пор признателен начальнику, что в тот вечер он сделал крюк и подвез меня к дому. А ещё через пару дней я обратил внимание, что начальник пришёл на работу чернее тучи и разговаривает только матом.
Была пятница, я ждал что скоро на столе в углу ангара появится бутылка водки, мы отмоем самодельным мылом грязь и копоть от сварки, и будем слушать "шансон", и я буду рассказывать про работу на московском телевидении, начальник недоверчиво хмыкать, и жизнь в целом станет вновь прекрасна.
Вместо этого вдруг услышал "в воскресенье поедем снимать забор". На мой вопросительный взгляд начальник ответил коротко "шаблончики".
Оказалось (не знаю о чем он думал в тот момент) что вместо утверждённых чертежом десяти сантиметров между заборинами, начальник сделал шаблончики на одиннадцать.
И что сответственно мы нахреначили весь огромный забор с ошибкой, и что теперь придётся снова ехать туда с масаитом, все откручивать, везти всё назад в наш ангар, отрезать каждую заборину, сдвигать ее на сантиметр, снова приваривать, снова счищать "грады", снова красить, снова везти в "Технион" и снова устанавливать. И что на всё у нас есть неделя, и что это будет ооочень непростая неделя в нашей нелёгкой жизни.