Вот как? Соприкосновение было?
Нет.
Что ж, парню, можно сказать, повезло.
А женщина как? Поехала с тобой?
Да, я уговорила. Потому и проторчала там до двух часов утра.
Вики смывает за собой и подходит к раковине помыть руки.
Иди еще поспи.
Не беспокойся, пойду. Она, чуть не падая, шлепает обратно к кровати ну, прямо Батаанский марш смерти[18], ни дать ни взять, шлепается на живот и зарывается лицом в подушку, постанывая от удовольствия.
Я одеваюсь, варю кофе. Перед дорогой выпиваю чашечку за рулем сидеть долго. Перед выходом заглядываю в спальню к Вики попрощаться.
Эй, красотка, папочка уходит.
Она открывает один глаз.
Жесть.
Я еще немного любуюсь ею: безразмерная футболка со щенками делает ее такой сексуальной Жесткость и неумолимость дневной Вики сменяются невинностью и уязвимостью Вики сонной.
Я должен ее защитить. Я обязан сделать все так, чтобы с ней ничего не случилось.
* * *
По пути в Висконсин я проезжаю мимо дома Лорен, но надолго там не задерживаюсь. Ее муж Конрад давно ушел вернее, загрузился в машину с шофером и уехал в город, где целый день будет сидеть в шикарном клубе «Восточного банка», ворочая миллионными инвестициями. Интересно, есть у него привычка разглядывать подтянутых женщин в спандексовой спортивной форме? Подыскивает уже жену номер четыре, так, на всякий случай? Наверное, так у него было и с Лорен старая жена ему надоела, вот он и поменял ее на более новую модель
Давай, начинай уже присматривать новенькую, старина Конрад. Пожил три года с Лорен и хватит, нечего засиживаться. А то на четвертую пороху не хватит.
Притормозив напротив ее дома, я разглядываю его. Хозяйская спальня занимает всю северную сторону особняка; вдоль нее тянется балкон, где любит загорать Лорен, подальше от чужих глаз. Ну или так она думает. А я готов поставить кучу «баков» на то, что все мужчины, живущие по соседству, уже давно расчехлили свои бинокли.
Хотя о чем это я конечно же, она знает. Правда, Лорен? Тебе ведь нравится дразнить мужчин, разжигать в них желание? И тебе по-прежнему нужна подпитка в виде чужого восхищения? Или ты уже поняла, что все это не важно?
Хотя ты, наверное, из тех, кто никогда не останавливается на достигнутом, да?
* * *
Розовый, говорю я. Нет, вон тот, поярче.
Щекастый продавец с рябым, как от оспы, лицом в суперсторе Расина, штат Висконсин, то есть примерно в восьми милях езды от Чикаго, снимает с крючка телефонный чехол и проводит им над сканером.
То есть этот на тысячу минут? еще раз спрашиваю я.
Да, на тысячу. А с нашим тарифным планом вы сможете ежемесячно
Не надо плана.
Вам не нужен тарифный план?
Нет. Только телефон на тысячу минут и чехол, ярко-розовый. Не волнуйтесь, добавляю я, я не преступник. Это для дочки. Проверочный экземпляр, так сказать. Хочу посмотреть, за какое время десятилетняя девочка сожжет тысячу минут, а уж потом решу, покупать ей телефон или еще рано.
Я очень хочу детей. Но Вики сказала: «Ни за что». Ей кажется, что ее собственное поганое детство обязательно замарает любого ребенка, которого она может родить.
Продавец окидывает меня взглядом, кивает, берет у меня купюры и снова смотрит. Еще бы предоплаченный телефон, без плана, все деньги наличкой
* * *
Зеленый, говорю я пожилой леди продавщице из суперстора в Вальпараисо, штат Индиана, в ста тридцати милях к юго-западу от Расина, что в Висконсине, и в шестидесяти милях от Чикаго. Зеленый, как моя новая тетрадь, та самая, для всего нового, цветущего, свежего и так далее.
Вы сказали, тысячу минут? переспрашивает она.
Да. Я выкладываю на прилавок наличку.
А может быть, вас заинтересуют наши тарифные планы?
Нет, мэм, нет, большое спасибо. Только телефон, минуты и чехол. Зеленый.
Она смотрит на деньги.
Я наркоторговец, говорю я. Продаю героин детям.
Она смотрит на меня.
Шучу. Это для моего сына, ему десять. На пробу. Не хочу покупать ему постоянный телефон, пока не узнаю, на сколько ему хватит тысячи минут.
О, а у меня внучка, ей тоже десять, говорит она радостно. Ваш сын в пятый пойдет?
Ага.
А что у вас за школа?
О боже
Мы на домашнем, говорю я и вытаскиваю из кармана свой телефон, как будто хочу ответить. Не дай бог, еще начнет болтать
Да, подготовительный этап оказался сложнее, чем я думал.
13. Вики
Через пару часов после ухода Саймона я встаю и иду рыться в его комоде. Саймон человек предусмотрительный и наверняка хранит листок со всеми важными паролями, на всякий случай. В то же время он натуральный параноик и ни за что не станет держать их в телефоне или компьютере. Электронная слежка плоть и кровь его научной работы; он убежден, что государство имеет техническую возможность контролировать частную информацию и, наплевав на Четвертую поправку, этой возможностью пользуется, только скрывает. А вот «старую школу», как любит говорить Саймон, то есть ручку с бумажкой, не обманешь. Короче, список своих паролей он хранит на листке, вырванном из записной книжки, где-то в ящике комода то ли с носками, то ли с трусами, не помню.
На комоде стоят фотографии его матери Глори. Некоторые сняты еще до того, как она вышла замуж за Теда Добиаса, его отца, но бо́льшая часть после. Саймон во многом похож на нее те же каштановые волосы, теплый взгляд и сияющая улыбка да, Саймон улыбается точно как она, но, к сожалению, очень редко.
Вот ранние фото: одно из школьного альбома, Глори на нем стоит вполоборота и смотрит из-за плеча наивная и вымученная поза многих школьных снимков. А вот она с родителями на «Ригли филд»[19], совсем еще малышка, мордашка перемазана горчицей. А здесь она снята на пирсе, в Чикаго, в головном уборе и мантии, в руках новенький диплом юридической школы Чикагского университета.
На поздних снимках, сделанных уже после замужества, Глори везде с Саймоном, но без Теда. Вот она в постели в родильном доме, на руках у нее спеленатый малыш усталая, но счастливая молодая мать. Здесь они смеются, сблизив лица и почти соприкасаясь носами; Саймону лет пять или шесть. Вот они вдвоем у здания Симфонического зала. Едят пиццу в «Джиноз Ист»; расплавленный сыр тянется, как резина. Малыш Саймон на руках у матери, которая только что пробежала Бостонский марафон и получила медаль. Ее плечи покрыты серебристым пончо, а Саймон разглядывает ее медаль, и вид у него такой же любопытный, какой бывает и сейчас.
О такой Глори я слышу от него все время живой, яркой, иногда легкомысленной или взбалмошной, постоянно готовой улыбнуться, а то и отпустить соленую шутку.
Но была и другая Глори юрист-профессионал, чей ум был проницателен и резок, как луч лазера. Вот она и Саймон сняты на ступенях здания Верховного суда Соединенных Штатов в тот день, когда она выступала там по делу. У нее был острейший юридический ум, как любит говорить Саймон, и «такой же острый язык, бесстрашно правдивый».
На стене в рамке висит вырезка из протокола заседания суда того времени, когда Глори, еще молоденькая адвокатесса, работала в одной дорогущей юридической фирме, причем была там чуть ли не единственной женщиной.
СУД: Возражение удовлетворено, миссис Добиас.
СОВЕТНИК: Ваша честь, своими показаниями мы не утверждали, что достигли истины в рассмотрении дела, но лишь хотели обозначить тот факт, что заявление прозвучало.
СУД: Я все понимаю, деточка, но когда судья объявляет, что возражение удовлетворено, адвокат должен перейти к следующему вопросу, и не важно, хорошенькая она или нет.
СОВЕТНИК: Кажется, я тоже понимаю. А что должен делать адвокат, когда судья ведет себя как осел?
СУД: Что?.. Я, должно быть, ослышался?
СОВЕТНИК: Я говорила гипотетически, ваша честь. Вы же понимаете, эти правила вполне могут сбить с толку молоденькую девушку.
СУД: Это вы меня только что назвали ослом?