Капитан Суровин по приказу прибыл, отрапортовал Иван и должным образом отдал честь.
Вольно, сказал Серов, придирчиво осмотрев капитана в выглаженной полевой форме, и открыл поданную папку.
Садись, Иван. К тебе будет несколько вопросов, добавил Яровой и кивнул на стул у стены, только ближе садись, напротив нас.
Напротив так напротив, подумал Иван, взял стул и сел напротив генерала и полковника.
В армии служил?, спросил Серов, не отрываясь от папки с личным делом Суровина.
Так точно, товарищ генерал.
Под Питером. Почему не остался?
Отец ждал в семейное дело. Занимался строительством домов и мебели.
На все руки, значит мастер, заметил генерал.
Я больше по мебели дела вёл, открыл цех интерьерных кресел.
Что ты делал двадцать третьего сентября две тысячи тридцать пятого года. Опиши весь день с утра до вечера, приказал генерал, резко поменяв тон.
Те, кто пережил двадцать третье сентября тридцать пятого года никогда не скажут: это было так давно. Что вы хотите: конечно, ничего не помню!
Они не будут морщить лоб, пытаясь вспомнить события того дня, потому что этот день вдавлен в память навсегда, так навсегда, что может и до следующей жизни хватит. В то воскресенье Иван встал рано, как ни крути семь утра для воскресенья рановато, но когда в семье маленький ребенок такое случается. Костик рассыпал игрушки из ящика на пол и некоторые подносил к родителям и активно что-то рассказывал. Для двух лет он хорошо говорил, так что половина слов была понятна. Ирина мягко толкнула Ивана в бок и сказала: Иди. Корми его.
Почему я? Я работаю, не открывая глаз, сказал Иван.
Потому что я говорила надо предохраняться, а ты сказал: всё будет хорошо, я обо всем позабочусь. Иди и заботься!
Я переоценил свои силы и больше так не буду, пробубнил Иван и подмял под себя жену.
Ирина выбралась и побрела на кухню. Сон ушел и отказался возвращаться, из кухни, что удивительно поплыли вполне себе аппетитные ароматы. Она приготовила омлет, и это был третий раз, когда он получился вкусным, был в меру солен и не подгорел. Они еще посмеялись над этими, выпили кофе, и так до десяти и провалялись на диване, играя с ребенком. Костик недавно переболел и это был второй день без температуры. Сколько прекрасных событий выпало на тот день. Жить бы да жить! Ирина убежала в парикмахерскую, прошлась по магазинам, купила подарок Алене, поболтала с подружкой в кафе, и к четырем состоялся: пост сдал пост принял в молодой семье.
В тот день у Алены должен был состояться первый концерт в филармонии в составе основного оркестра и это безусловно особое событие. Музыкальный гений пятнадцатилетней девочки оценили и как победительницу какого-то музыкального конкурса пригласили сыграть во взрослом оркестре. Иван купил подарок по такому случаю, точнее Ирина купила, потому что хорошо знала вкусы его сестры. Так сертификат в книжный магазин и лежит в бардачке рабочей «лошадки». Мы жили близко, минут десять на авто.
Была другая машина?, спросил Серов.
Рено каптюр. Бордо.
Почему не поехал на красном Рено тридцать четвертого года выпуска? , спросил генерал.
Поставил на тех осмотр.
Выдержав паузу и не сводя с Ивана взгляд, генерал сказал: Ты старший из многодетной семьи.
Так точно. Мы с братом погодки, мама умерла от воспаления легких, когда брату было всего три года. Во втором браке у отца родились две дочери. Получается, нас четверо было. Я заехал к отцу, чтобы заодно завести материалы для второго магазина и так получилась, что отцовская теща застряла в пробках, и я остался посидеть с Аней. Отвлек ее игрушкой и остался. Она, конечно, знала меня и не капризничала. Они уехали в конце пятого часа. Аня пританцовывала под музыку на игрушечном пианино, потом села складывать кубики. А Агата Васильевна всё не приезжала. Я включил телевизор, звонил приятелю на счет завтрашней работы . Он не отвечал и я подумал: Лишь бы не запил. Бывали у него такие «провалы». Половина шестого. Я выглянул в окно, полагая, что пора бы еже увидеть под окнами ее красную киа рио. Потом позвонил, телефон молчал: и у отца молчал, и у мачехи, и у брата, и у его девушки, тихо сказал Иван и те страшные события ожили перед его глазами, но позвонила Ирина и сказала, что наш сын задыхается. У нее была паника, она кричала и плакала в трубку. Я тожеподумал про воспаление легких. Костик ведь недавно переболел, может, не долечили. Мамы не стало из-за воспаления, и я знаю, что болезнь может развиться очень неожиданно. Я сказал как можно скорее бежать в платную, детскую поликлинику на первом этаже соседнего дома. Мы часто туда обращались. Я говорил сыну:
Держись герой! Папа едет! Всё будет хорошо, схватил Аню и выбежал из отцовской квартиры.
На улице было мало машин. Как потом вспоминал Иван: меньше, чем обычно, но в той ситуации было не до количества машин на любимых питерских улицах и даже непривычно большое количество перебравших граждан, валяющихся на земле как-то не вызвало желание подойти.
Моему сыну было плохо, и ни о чем другом я думать не мог и мчался по полупустым улицам и не замечал, что что-то не так. Золотая осень. Воскресенье. Народ разъехался по паркам, садам. К тому же я уже говорил: на машине минут десять, тогда я домчался намного быстрее.
В приемной с большими окнами в полукруглой раме играла музыка, за столом администратора никого не было. Эта поликлиника работает круглосуточно, и в какое время сюда не доводилось приходить, непременно было людно. А тогда нет. Иван закричал: Ирина! Ирина!, но никто не ответил, тогда он свернул направо в коридор и увидел двух взрослых людей лежащих на полу. Первая, наверняка, была администратором, молодая девушка с растрепанными светлыми волосами и она будто бы билась в припадке, как многие «пьяные» на улице. Не так сильно, как при эпилепсии: с перерывами вздрагивали руки и плечи, а на лице, руках и ногах и как теперь известно, по всему телу проявились серые пятна и кожа в этих местах будто вареная. А второй мужчина средних лет, с бейджиком доктора не подавал признаков жизни. На его лице также были серые пятна.
Я взял телефон и набрал Ирину: хотел предупредить, что в больницу идти опасно, здесь какая-то эпидемия. Заиграла ее мелодия «К Элизе», за месяц до этого при подключении бесплатно предложили выбрать подарок. Купили ей вторую сим карту для работы, Иришка хотела вернуться к проектам удаленно, как дизайнер, и она попросила именно эту мелодию. Ей нравилось, как Алена играет «К Элизе». Иван сделал паузу, чтобы совладать с голосом и когда заговорил, голос стал будто чужим.
Они оба еще дышали, серые пятна расползлись по их телам. Я звонил в экстренные службы, делал искусственное дыхание. Сначала на моих руках умер Костик, потом Ирина. Дальше я плохо соображал, не знаю, сколько прошло времени, как в один момент подумал, что не помню, где оставил Аню и вернулся в приемную. Она рисовала. На маленьком столике лежала бумага и фломастеры.
Откуда в больнице фломастеры?, сухо спросил Серов.
Из магазина. Это частная поликлиника, в запале огрызнулся Иван.
На самом деле он немного солгал. Фломастеры и, правда, были: это он помнил с прошлых посещений. Анечка сидела возле администраторского стола и с улыбкой смотрела на стену, на которой играли солнечные зайчики. Тогда, именно в тот момент Иван осознал, что произошло нечто немыслимо страшное. И пока он так думал, услышал в противоположной части коридора странные звуки, будто кто-то вскрикивал: Эм! Эм! Ммммм!
Что взять с молодого отца? Тогда он еще не знал, что нельзя оставлять детей одних от слова: совсем, даже на минуточку. Он опять оставил Аню и пошел на этот звук. В раздевалке напротив процедурного кабинета на полу лежал мужчина в обычной одежде, не медицинской униформе. Вероятно, кто-то из персонала переодевался. Открытые глаза залила чернота, серых пятен на коже не было, вместо этого он чрезвычайно бледен, прямо как не живой. Иван потрогал незнакомцу лоб. В самом деле, он потрогал лоб, как больному ребенку, хотя стоило бежать и не оборачиваться. Лоб оказался холодным, как питерская набережная в прохладный денек. И не успел Иван ничего подумать, ни сделать, как рука этого мужчины вцепилась в его руку и, хотя уже далеко не человеческий взгляд блуждал по ящичкам, превращение не закончилось. Он попытался освободиться, отчего рука, подчиняясь собственной воле, сильней впилась в Ивана. Он начал отбиваться, бить по этой автономной руке и боролся с ней, казалось, вечность: вспотел, покраснел и чем больше сопротивлялся, тем сильней становилась хватка и рука начала терять чувствительность, неметь. Каким-то чудом с таким довеском, Суровин дополз до процедурного кабинета напротив раздевалки и задушил камня жгутом. Такое возможно только на стадиях превращения, а когда вернулся в приемную, Ани там не было. Ребенок пропал. Иван взвыл от отчаяния и выбежал на улицу.