В тот же вечер Глеб Лужнин дал бал.
Присутствовал на балу и вездесущий Николай Баяров, которого Лужнин, взяв под руку, отвел в свой домашний кабинет и сказал:
Мы тут и без тебя попляшем. Отправляйся по делам. Нужно срочно начать постройку нефтеналивных резервуаров, оборудовать нефтекачку Но именно неподалеку от нефтекачки Нобеля Глотку этому шведу хочу заткнуть Россия все же Россия для русского промысла!
В фаэтоне, по-пьяному развалясь, с веселой улыбкой напевал Баяров:
Если б милые девицы
Все могли летать, как птицы
Хоть и был Баяров навеселе, однако не забыл о поручении Лужнина ускоренно поставить на берегу Волги нефтяные резервуары. В этом деле помогли бы Пуляевы Петр и Семен. Потому подрядчик и приказал кучеру остановиться около шестиоконного бревенчатого дома.
Долго Баяров стучал в калитку, ворота и ставни, никто не отозвался.
А в тот час в доме Пуляевых произошло такое, чего там и не ожидали.
Прожив в уютных хоромах почти полсотни лет, Семен Пуляев, глава семьи, пасхальной этой ночью внезапно занемог: закружилась голова, и он упал, когда в доме ни сына Петра, ни внука Егорки не было. С трудом, своими силами дополз до кровати. Натужно взобрался, подтягивая к себе подушку за уголок. Отдышался, пробуя поднять голову. Удалось. Значит анисовки надо! Выпил полегчало. Выпил еще и весело стало. Тогда он вынул из тайника все накопленные деньги, упакованные в тысячные пачки сторублевые банковские кредитки. Без труда пересчитал эти желтеющие «катеринки». На семнадцать тысяч было их. Глядеть на деньги ему было очень радостно и это уж на семьдесят пятом году жизни! Спрятав деньги, погасив лампу, улегся в постель. Захотелось вдруг ему вспомнить свои неблаговидные поступки.
А вспомнить было о чем: на Волгу он пришел, когда строилась железная дорога Царицын Дон Калач. Пришел из села Ливенки Орловской губернии, украв там у соседа гармошку. В игре на гармошке не находил себе равных. И нет чтобы шпалы класть, а смог жить от трудов гармошных. Где пьянка-гулянка, там и он. За каждую плясовую пятак. За песню про Стеньку Разина десять копеек. Не сразу накопилось десять рублей. Вот тогда-то он и закупил в Царицыне кетовой икры, осетрового балыка на все десять рублей и водки под заклад гармошки. Рискнул. Привез купленое на берег Дона, чему там инженеры несказанно обрадовались. И накинулись тут покупатели. Платили не скупясь, не выторговывая полтинники. Пили. Закусывали. И платили втридорога. Так и пошли дела. А тут еще обнаружился пьянчужка, старый шулер. Играть с ним никто не хотел, а похмеляться у него была большая нужда. Вот он и продал свои секреты за десять дней за десять похмельных стаканчиков. И то доход. Ливенку продал, купил саратовскую гармошку с серебряными колокольчиками. За песни и плясовые стал брать дороже. Понравился купцам, которые на корню скупили у татар-плантаторов арбузы и дыни. В Сарептском затоне сел на баржу угождать купцам в пути от Царицына до Нижнего Новгорода. Ехали купцы на ярмарку. Там они продавали арбузы копейка ломоть, а скупали за копейку два арбуза. Ехали обнимаясь с бутылками водки. В Саратове девок на баржи согнали. Знай себе плясовые наяривай.
Вот и наяривал, пока к нему не прижалась ночью, увильнув от купца, еще почти девичьей грудью смуглая девка с цепкими на поцелуи губами, сказав: «Сохрани эти сотенные Украла. Нам с тобой. Жить хочу по гроб рядом Гармонь люблю слушать»
Это был второй грех
Вот и зажили они потом по-семейному. Родила она ему сына Петра, а затем и у Петра родился сын Егорка. Это уж когда поставил на косогоре, над кручей, шестиоконный дом.
Вставая всегда рано-рано, Семен спешил к окнам поглядеть, как натужно буксирные пароходы тянут вверх по Волге караваны барж.
Не будет раздолью Волги ни конца ни края. А меня не станет. Может, завтра? шептал Семен, лежа в постели.
И вдруг резко повернулся набок. Показалось ему, коль лежал на спине, скрестив руки на груди, что не в постели он, а в гробу.
Так, на боку, лежал почти до рассвета, пока не пришел сын Петр.
Живой, что ли? спросил он.
Семен знал, что Петр ждет не дождется, когда отец помрет, и ехидно иной раз про себя улыбался: «Деньги мои царапают Петру душу. А вот возьму да и подпишу монастырю Бог? Никто не доказал, что его нет, никто не доказал, что он есть, а все же, без прогаду, жизнь на том свете вдруг, да и всамделешняя? Пускай молятся за меня монашеньки»
Живой, Петро, живой я еще Пришел?.. А Егорка где?
Придет и он, хмуро ответил Петр, усаживаясь на диван. Эх, батя, устал же я Двенадцать церквей обошли В каждой к плащанице Христа приложились Разговляться пора
Показался в дверях и Егорка с двумя плетеными одноручными корзинами пасхальной еды, приготовленной по заказу Петра на кухне трактира Бокарева, что на углу Княгининской улицы.
Расторопный Егорка мгновенно опорожнил корзины. Положил на стол куличи, пироги, ватрушки, котлеты, французские булочки, нардечные, пончики. Разложил попарно белые и крашеные яички. Под конец, глянув на деда, Егорка поставил на стол две бутылки анисовой водки.
Ну, разговляться так разговляться! заговорил Семен, приподнимая одну из бутылок, просматривая ее содержимое на свет. Без подделки товарец! воскликнул он. Такую анисовку пил сам фельдмаршал Суворов! Ну, рассаживайтесь! Тащи, Егорка, стаканы, вилки, ножи, тарелки и прихвати рюмку!
Для кого это рюмку-то? спросил Петр.
А для вот этого фельдмаршала! ткнул себя большим пальцем в грудь Семен.
А чего же для праздничка Христова не выпить стакан?
Это мое дело. Мне указчиков не нужно ответил отец сыну, скрывая от него, что ночью почувствовал себя худо.
Разливая водку по стаканам, а себе в рюмку, Семен Егорке налил полстакана, сказав:
Знаю тебя Где-то еще добавочек прихватишь.
Выпили. Закусили молча. Затем Семен стал сетовать на жизнь, что пора бы, мол, обзавестись хозяйкой в доме, а не все из трактиров питаться неизвестного качества харчами. Петру тут слушать пришлось о том, что пора жениться еще разок, что на Красной Горке загудят по всей округе свадьбы, что надо Петру подыскивать себе невесту. А когда Егорка зачем-то отлучился на кухню, сказал:
Такую выбирай, которая бы
Знаю! грубо ответил Петр отцу после второго стакана водки. Не тебе жить с моей женой, а мне А в них никто не разберется! Под мои годы брать бабу не хочу, а помоложе если, так Егорка, ярый до девок, помехой окажется на семейном пути
Ну, мы с тобой вдвоем одернем Егорку
А чего так я и в зубы! размахался кулаками Петр.
Нет, нет, сынок! Заколотил одну жену в гроб, до другой я тебе не позволю пальцем дотронуться, рассердился отец и налил себе вторую рюмку. Кулаком?! Жену? В зубы?! Ты будь перед женой ангелом. Подластись к ней. Из послушной-то, смягченной ласками пышки-лепешки выпекай! Ласками-побасками. А побей ее, тогда ответы ночью получишь? Дурак! Женские ласки сколько, знал бы, сил на весь день дают! Ходи-ходи козырем! Всё на белом свете будто для тебя одного.
Егорка к столу не вернулся. Он суетился на кухне. Торопливо выпил «добавок» из третьей бутылки, которую, оставив в кармане пиджака, не выставил деду и отцу на стол.
Сунув за сундук недопитую бутылку, Егорка вышел на дворовое крыльцо подышать весной, ее ароматом, идущим от вишен и клена, уже започковавшихся.
Спускаясь с крыльца, Егорка чуть покачнулся, еще раз чуть-чуть когда уж открывал калитку, пожелав взглянуть на улицу.
А по улице, быть что ль тому, шел давний враг Егорки Борис Светлов. Рослый парень, ну просто богатырского телосложения.
Егорка боком как-то по-пьяному нырнул во двор, со злобой захлопнув за собой калитку. Остановился во дворе, подбоченился, посматривая на траву, пробившуюся по обе стороны дворовой тропинки, сказав свое: