Бревном оказалась огромная змея метра три длиной.
Анаконда, что ли? пробормотал Проша, глядя на хвост, покачивающийся перед его носом. Дохлая.
Костя! Цел? закричал я.
аао е! донеслось сверху.
Я перевел это, как «хорошо все». Обернулся к Алешке, но там оказался вооруженный трехлинейкой Петр Иванович.
Ты стрелял, что ли?
Та хто ж еще? Если здесь прошлое, товарищ капитан, то винтовка Мосина, поди, одна на всей Земле сейчас, ответил Галюченко, привычно ввернув украинское слово.
Винтовку хозяйственный мужик как-то ухитрился присвоить, еще переводясь с прошлой, пехотной, службы. Так и возил с собой на каждое задание. Спрашивали зачем? А если пулемет поломается? И то, правда, винтовка Мосина неломучая штуковина, и по пробойной силе даже посильнее ШКАСа, при тех же самых патронах. Вот, пригодилась в совсем неожиданных обстоятельствах.
А почему не из пулемета? встрял Проша.
Так як же из него прицелишься точно? А там, на ветке, Константин до сих пор сидит.
С этими словами Петр Иваныч деловито потянул трехметровую «колбасу» вниз.
Не ядовитая, не? посмотрел строго он на Прошу.
Ну, Петр Иваныч, вот хозяйственная хватка, будто всю жизнь змеи огромные на него падали.
Питоны не ядовиты, завороженно сказал Проша, не отводя глаз от продырявленной змеиной головы размером с его собственную голову.
Завтра можно не охотиться. Потом стухнет, це жарища адова.
Почему, Прош, ты решил, что питон-то? спросил я, помогая бортстрелку складывать в бухту кольца змеи, изо всех сил делая вид, что мне раз плюнуть сворачивать этого червяка гигантского, мясистого и вихляющегося, будто толстенный канат. И зло рявкнул:
Первоочередной задачей является выбраться отсюда, отставить «потом»!
Есть отставить «потом»! вытаращил на меня глаза Галюченко, в руках его уже был хвост. Так что? Бросаем, что ли? Столько еды!
Не бросаем, но и оставаться здесь дольше, чем того потребует ремонт машины, не планируем.
Есть не планируем и не бросаем! пряча усмешку в усы, ответил бортстрелок.
Чушь несу, конечно. Какой ремонт, если все вокруг так, как говорит Проша, но и смириться с тем, что тебя выкинуло куда-то, куда ты и представить себе не мог, не так-то просто. В голове не укладывалось. И народ, я видел, молчал, держался, но глаза-то, глаза шальные. Еще змеища эта.
А ядовитых рептилий тогда не было, точно помню. Они позже появились, разъяснил между тем Проша.
Костя повис на нижней ветке на одной руке, раскачался и спрыгнул.
Маугли, Петр Иваныч улыбнулся, глядя на радиста.
Костя молча отряхнулся, за метр обошел кругом змею, сложенную бухтой, вытер локтем пот на лбу и неожиданно ехидно сказал:
Вот как ты, Петр Иваныч, цивилизованный человек ведь, в бога веришь иногда, несмотря на линию партии, когда особо прижмет. И собираешься змею есть, экипаж ею кормить?
Константин отчего-то завелся. Н-да, на Маугли, что ли, обиделся.
Это ничего, стал зачем-то оправдываться Галюченко. К нам в село лектор приезжал, рассказывал про нации разные. По его выходит, китайцы змей вовсю едят и очень даже уважают это кушанье.
Так ты же не китаец, я тебя вообще-то украинцем считал. Ну-ка сощурь глаза! говорил Костя нехорошо, цеплялся, а Галюченко улыбался, но было видно, что он обижается.
Эх, Костя, совсем забыл ты, где находишься, Галюченко с досадой отвернулся от радиста, но пытался еще отшучиваться, принялся собирать ветки, снял гимнастерку, отбросил в сторону. И продолжил: Видно, в школе ты, как Сашко мой, любил только пение и физподготовку. В доисторические времена не было китайцев, украинцев, даже тебя, Костя, не было. Каждый за все нации одновременно. А мы сейчас где? Там и есть, в доисторических временах. Значит, мы и есть и китайцы, и не китайцы, вздохнул бортстрелок и хитро добавил: Но за то, что ты помощи не ждал и сам из ТТ отстреливался, я тебе птеродактиля испеку. Вместо змеюки. Если хочешь.
А радист вдруг выдал:
С детства змей боюсь. А тут такая болванка на тебя сверху прет.
И рассмеялся.
Картина прояснилась, кажется. Ну, кто в детстве червяков не боялся, зубы сцепишь и не боишься, ясное дело. Галюченко с уважением сказал:
Точно испеку. За вредность.
Я сидел, уставившись в планшет, в Костины каракули, Алешка забрался на Ланкастер. По крылу расхаживал, гремел. Слышно было, как он чертыхался. Крикнул оттуда, что у одного из Мерлинов крепежные винты срезало, а в первый заход мы не заметили.
А это у тебя что за посадки капусты, Костя?
Я пытался разобраться с наброском, который Константин сделал, восседая, на дереве. Если этот крест означал Ланкастер, то, что означали точки, понатыканные по прямой от него? Овал в левом нижнем углу мог быть озером.
Головы, пожал плечами Костя, вроде как у тех, кого в Плутонии называли диплодоками, Костя посмотрел на Прошу, тот внимательно слушал, загнав очки на лоб, головы маленькие, шеи тонкие, листья с верхушек щиплют, а лес там пониже, их хорошо видно.
Плутония, значит. Если речь пошла о головах над деревьями, то сомневаться уже не приходится, подумал я. Взглянул на Алешку, тот угрюмо сидел на краю крыла Ланкастера и слушал. Посмотрел на меня, выдохнул зло.
Проша принялся перерисовывать набросок в дневник.
Эти не опасны, улыбнулся он, лишь бы их кто-нибудь не спугнул, и они не рванули сюда. Места живого не останется. По-хорошему, убираться надо, любой трицератопс или стегозавр, или эти трехэтажные коровы сомнут самолет, Миша.
Я, молча, кивнул. Сам знаю.
По наброскам радиста получалось, что на юго-востоке среди крон наблюдались скалы они тянулись вихлястым пунктиром вдоль правого края листа, там же отмечены треугольниками вулканы, две штуки. А дальше лист был чист.
Торчат один за другим, оба дымят, лава ползет из того, что справа, сказал радист, когда я ткнул в треугольники и посмотрел на него.
А пустое поле? Больше у тебя ничего не отмечено, почему половина листа чистая?
Море. До самого горизонта море! Климов взмахнул руками. И здесь, и дальше вдоль пляжа, и там, за лесом.
Море, говоришь. Так и запишем до самого горизонта море, сказал я.
Море, значит. И диплодоки, и Плутония. Вот так влипли, а могли закончить войну одним махом.
Что не отменяет ремонт машины, добавил я притихшему экипажу.
Подумал про себя, что если обратно из этого странного места выбраться не удастся, будем летать на Ланкастере на рыбалку, пока топливо не кончится, но вслух этого не сказал.
Я полез на Ланкастер к Алешке. Говорить не хотелось. Внизу разговор тоже вскоре стих. Только Галюченко, разводя костер, обращался между делом то к дохлому птеродактилю, то к голове питона, то к мелкой шустрой твари, подбегавшей на двух ногах к костру совсем близко. Ласково обращался:
Ошпаришься, хлопец. Не маши крылышками, в суп угодишь.
Голове же он сообщил, что мы не вернулись домой вовремя, пропустили банный день, и ефрейтор, соответственно, остался без чистой рубашки.
Проша ходил по периметру поваленной просеки и что-то отмечал в своем блокноте. Константин проверял приборы, слышно было вновь и вновь пытался запустить рацию, выцепить что-нибудь из эфира. Но вскоре бросил это дело и полез на помощь к нам. Потом забрался сюда и Прохор. Вдруг он подскочил и со словами «я же видел», бросился обратно на просеку. Подались за ним и мы, очень уж заволновался наш физик. Он добежал до большого завала и начал его разбрасывать. Тут и мы принялись растаскивать сучья. Не возились и двух минут, как среди подвядшей листвы обнаружилась сброшенная нами на Берлин бомба.
Тэ-экс, а она-то как сюда попала? протянул штурман.
Наверное, бомбу створкой бомболюка заклинило, сказал я, а, когда трясло при посадке, вывалилась. Понятно теперь, почему Ланкастер перестал рулей слушаться и аэродинамика нарушилась, и развесовка.