Мы с Ивановым подали заявление. В КБ все ахнули, мезальянс был на лицо.
Я занималась народным книжным магазином, привозила альбомы с репродукциями из «Дружбы» на улице Горького, хорошо разбиралась в искусстве, а тут токарь-расточник Не знаю, что обо мне думали сотрудники, однако толкований было много.
Иванов, заглядывая мне в глаза, сказал:
Ты гениальная девчонка, я понимаю, но ты только пальцем покажи, что я должен прочитать, куда сходить, я всё сделаю, любить тебя буду всю свою жизнь, на руках буду носить, земли не коснёшься!
Я ему не верила, и оказалась права. А вы бы поверили? Впрочем, с кем не бывает.
Вообще-то согласилась я не только потому, что домашние проедали плешь, была ещё одна история, из-за которой мне было некомфортно оставаться одной и рожать без мужа. У матери случился высокопоставленный любовник. Где она его надыбала, Бог весть, может быть, когда голосовать ходила, хрен знает, ведь пункт для голосования находился в военкомате, короче говоря, к её ногам пал местный военком Петров. Любовь его была столь велика, что он постоянно что-то для нас доставал, то мебельный гарнитур, то холодильник, то зимние сапоги, то отрывал от сердца бутылку марочного коньяка, поскольку его кабинет был заполнен шпалерами из ящиков с огненной водой, так как не вся молодёжь желала идти защищать Родину.
Полковник был давно и прочно женат, и маман иногда рассказывала, какой у его жены здоровенный нос. Сам полковник был невысок ростом, пузат, красотой не блистал и постоянно находился под мухой. У него была старая служебная волга чёрного цвета, а при ней водитель, Петров плюхался на переднее сидение, напевая о себе в женском лице: «Я ни в чём не виновата, об одном я думала, развернув фуражку кокардой назад. Наверное, военкому казалось, что это некие шик и вседозволенность, полагающиеся его полковницкому рангу. И вот однажды этот великовозрастный гусар явился к нам домой не один, а, как он отрекомендовался, с племянником. Наверное, они пришли посмотреть на польский гарнитур, хорошо ли он встал в нашей гостиной.
Бабка, горестно вздыхая, удалилась к себе, дед смачно плюнул и последовал за ней, а я осталась на кухне печь блины, поскольку было воскресное утро, и кормить всех завтраком вменялось в мою обязанность.
Племянник отличался от Петрова ещё большей округлостью лица и крысиным взором, ему было около сорока, и он был рыж, а потому конопат, вдобавок, у него были колбасные руки, покрытае рыжими волосами. Родственники уселись за стол напротив плиты, и я услышала за спиной громкий шёпот военкома:
Ну что, нравится тебе эта тёлка?
А горячей сковородой по морде вас никогда не били? я развернулась к парочке с чугунной сковородкой в руке. Но в это время в дверь неожиданно позвонили. Звонок был резкий и непрерывный, к нему прибавились стук и громкие вопли. По двери молотило несколько кулаков, а также, по ней с чувством долбили ногами.
Маман кинулась в прихожую, последовала сцена из шекспировской драмы:
Отдайте нам наших мужчин! орали за дверью, здесь давно пора красный фонарь повесить!
Это мой мужчина, отвечала маман, не уступая в децибелах
Я схватила «племянника» за шкирку, открыла дверь, выпихнула пиздострадальца на лестничную клетку в объятия его супруги, закрыла поддувало и вернулась за полковником, но путь мне преградила мать с криком:
А этого я тебе не отдам!
Петров немного посидел, насупившись, съел пару блинов и ушёл, не прощаясь. Бабка плакала:
Какой позор, какой позор, от соседей стыдно, что ж ты, идиотка, дочь свою позоришь на весь город, кто её замуж возьмёт!
Я всё равно его разведу, он меня любит!
Да какая ж это любовь, он уже девке твоей обаря привёл! Думай своей башкой безудальной! Скотина ты, а не мать!
Этот случай тогда здорово ударил по моим нервам. В общем, всё свалилось в одну кучу, любишь-не любишь, а выпутываться из этого говна надо хотя бы ради будущего ребёнка, да и бабка после второго инсульта ходила чуть живая. Весёлые картинки, одним словом. Чувствовала я себя отвратительно. С одной стороны вся эта свистопляска, с другой Иванов с ненавистными апельсинами зачастил в наши края. Вот так мы с ним и подали заявление.
И тут выяснилось, что надеть на торжественное событие Иванову нечего. И в магазинах на его могучую фигуру хрен чего купишь. Будущая свекровь попросила помочь Сашеньке «хоть что-нибудь достать», я позвонила родственникам, приехавшим из-за границы, они продали мне чеки для «Берёзки». Деньги на эту покупку я заняла, как-то так получилось, что у Валентины и Иванова их на тот момент не оказалось, однако меня клятвенно заверили, что вернут всё до копейки. Итак, мы объехали все московские «Берёзки» и приобрели серые брюки, тёмно-синий вельветовый пиджак и голубую рубашку с галстуком для Сашеньки, а мне полушерстяное серое платье.
Я не собиралась одеваться, как непорочная дева, тем более, что никакого желания выходить замуж не испытывала. После росписи посидели у Ивановых дома за скромной трапезой, с моей стороны была только свидетельница с работы, со стороны жениха вся его разлюли малина с Витей Евсеенко во главе, тот смотрел на меня пьяным зверем, собственно, с ним Иванов и лёг спать в первую брачную ночь, упал с софы и разбил башкой трёхлитровую банку с квасом, стоящую у батареи. Пол ночи свекровь собирала этот квас, а Иванов ходил писать в бар, думая, что это дверь сортира, а приведённый другом в туалет, ржал и окроплял всё вокруг продуктами своих возлияний. Ага, мне было очень смешно, как вы догадались? Наутро я услышала от свекрови, что денег она мне не отдаст, так как мы с Сашенькой теперь муж и жена, и все долги у нас общие.
Я подхватила ноги в руки и уехала домой, где у меня открылось кровотечение, и по скорой новобрачную увезли в городскую больницу. Маман развила бурную деятельность, позвонила в мой почтовый ящик, нашла того, у кого я занимала, и отдала долг. Сумма была приличная даже для неё. Она в то время работала закройщицей в меховом ателье. Как-то они там экономили на кусочках, из которых шили дефицитные каракулевые шубы, получались излишки, и в результате шуба продавалась налево.
Мишка включился в этот процесс мгновенно, он смикитил свою выгоду, а потому, поддерживал с моей матерью тесную связь. Он даже прислал мне в больницу белые хризантемы, баночку чёрной икры и тапочки на одну левую ногу. Такая тонкая издёвка, как я поняла.
В палате было человек десять. Кто-то лежал на сохранении, кто-то пришёл на аборт. Эти не стеснялись будить всех своими шуршащими пакетами, хлопаньем тумбочек и открыванием банок. Большинство женщин вообще не особо церемонятся с себе подобными, да и весь больничный быт весьма к этому располагает своей совковой циничностью.
Вы когда-нибудь пробовали ходить без нижнего белья с грубой пелёнкой между ног? Она многоразовая, с плохо отстиранными пятнами крови, дырявая и покрытая чёрными штампами на случай, если кому-то захочется её спереть. Попробуйте, это необычно и добавляет массу свежих впечатлений к облупленным стенам и железным койкам с продавленными пружинными сетками. Халаты в наивный затрапезный цветочек с длинными лямками, продетыми в дыры в районе предполагаемой талии и кожаные стоптанные тапки вообще цимес. Да, что говорить, это и есть один из аспектов унижения будущих матерей страны советов, где все только и делают, что советуют, как кому жить и зачем.
Иванов приехал, как побитая собака, но я к нему не вышла. Мне передали авоську с апельсинами. Так я пролежала две недели, а после у матери появилась клиентка из Минздрава, которая прислала за мной машину и перевела в московский роддом, где была особая палата для блатных и где мне пришлось коротать свои дальнейшие дни и месяцы, полные впечатлений. Вы даже не представляете, как я была счастлива. Нет, я не шучу, для меня это было лучшее, что могла сделать моя мать, я ото всех отдыхала. Я спала и летала во сне, а внизу подо мной бегала моя погоня-действительность, и тянула свои хищные руки, пытаясь схватить меня за ноги