Несколько меньше стало в них развернутых рассуждений повествователя (см. в таблице на с. 25 вертикаль под цифрой 1). Но в целом его высказывания в виде наблюдений, афоризмов, серьезных и юмористических, очень часто эмоционально окрашенных, по-прежнему один из важнейших ингредиентов повествования.
Стиль рассказов от 1-го лица и рассказов в 3-м лице здесь очень близок. Повествователь в последних часто персонифицируется, выступает от своего «я». См., например, в «Живом товаре»: «Я описываю не столичный август, туманный, слезливый, темный, с его холодными, донельзя сырыми зорями. Храни бог! Я описываю не наш северный, жесткий август. Я попрошу читателя перенестись в Крым» («Мирской толк», 1882, 29). В конце этого рассказа условный повествователь вообще превращается в действующее лицо: «В этом году мне пришлось проезжать через Грохолевку, именье Бугрова. Хозяев я застал ужинавшими» («Мирской толк», 1882, 31).
Один из главных вопросов, встающих при описании всякой повествовательной системы, как соотносится оценка, выраженная в слове повествователя, с позицией автора, то есть с позицией, которая «выводится» из всего произведения.
В большинстве случаев в эти годы оценка повествователя совпадает с авторской. Такой тип повествователя особенно отчетливо обнаруживается во всех повестях и больших по объему рассказах, написанных в 1882 году («Цветы запоздалые», «Живой товар», «Зеленая коса», «Ненужная победа», «Скверная история» и др.).
«Иван Иванович, откровенно говоря, славный малый, но очень тяжелый человек» («Живой товар»).
«Не удивляйтесь и не смейтесь, читатель! Поезжайте в Отлетаевку, поживите в ней зиму и лето, и вы узнаете, в чем дело
Глушь не столица В Отлетаевке рак рыба, Фома человек и ссора живое слово» («Двадцать девятое июня». «Спутник», 1882, 12).
«И ровно в полночь дорогое, пуховое одеяло, с вышивками и вензелями, уже грело спящее, изредка вздрагивающее тело молодой, хорошенькой, развратной гадины» («Который из трех». «Спутник», 1882, 14).
Прямые эти суждения исходят как бы прямо от автора, во всяком случае, он их, несомненно, разделяет.
Такому повествователю в произведениях этих лет предоставлена важная роль. Он дает прямые характеристики героям, а нередко даже формулирует основную мысль произведения.
Такая позиция не отличалась литературной оригинальностью, и именно в рассказах этого типа таилась наибольшая опасность нравоописательных и сентиментальных шаблонов.
«Но грянул гром и слетел сон с голубых глаз с льняными ресницами
<> Ему и ей так хотелось жить! Для них взошло солнце, и они ожидали дня Но не спасло солнце от мрака, и не цвести цветам поздней осенью!» («Цветы запоздалые». «Мирской толк», 1882, 3941).
Но гораздо чаще повествователь выступает в ином речевом обличье. Все его высказывания, афоризмы подаются с явной комической установкой. Этой цели служит и просторечная лексика, и обыгрывание научных терминов, и комическое употребление славянизмов, и фамильярные обращения к читателю. Рассказчик обо всем сообщает «с ужимкой», с непременным расчетом на юмористический эффект.
Эта «непрямая» цель ощущается обычно с первых же строк рассказа.
«Тонкая, как голландская сельдь, мамаша вошла в кабинет к толстому и круглому, как жук, папаше» («Папаша»).
«Между Понтом Эвксинским и Соловками, под соответственным градусом долготы и широты, на своем черноземе с давних пор обитает помещичек Трифон Семенович. Фамилия Трифона Семеновича длинна, как слово естествоиспытатель, и происходит от очень звучного латинского слова, обозначающего единую из многочисленных человеческих добродетелей. <> Говоря откровенно, Трифон Семенович порядочная таки скотина» («За яблочки»).
Оценка высказана в фамильярно-юмористическом тоне, и автор принимает эту оценку и самый тон традиционный для юмористики 70-80-х годов.
Но в эти же 18801882 годы написаны рассказы, где обнаруживается другая авторская позиция. Внешний стилистический облик рассказчика совершенно тот же, но его точка зрения не совпадает с авторской. Традиционный юмористический стиль используется не в «положительном» смысле, а как своеобразная маска, которую надевает автор. Это маска юмориста-балагура, отождествляющего себя с рядовым обывателем, он не прочь по ходу рассказа поболтать на животрепещущие темы: о тещах, о приданом, о выпивке, о дачах, о женщинах.
«И в любви нужна дисциплина, а что было бы, если бы она спустила амура, дала ему, каналье, волю? Я пресерьезный человек, но и ко мне в голову по милости весенних запахов лезет всякая чертовщина. Пишу, а у самого перед глазами тенистые аллейки, фонтанчики, птички, она и все такое прочее. Теща уже начинает посматривать на меня подозрительно, а женушка то и дело торчит у окна» («Встреча весны». «Москва», 1882, 12).
«Ожидание выпивки самое тяжелое из ожиданий. Лучше пять часов прождать на морозе поезд, чем пять минут ожидать выпивки» («Мошенники поневоле». «Зритель», 1883, 1)[14].
Маска не выдерживается на протяжении всего рассказа, как это будет позже. Но важен самый факт использования Чеховым традиционного стиля современной юмористики уже в первые годы его литературной работы не по «прямому» назначению, а в качестве материала для создания пародийной маски.
Экспрессивные формы речи, принадлежащие активному повествователю, не единственная субъективная струя в повествовании 1882 года. В нем обнаруживаются оценки и эмоции, исходящие от самих персонажей.
«Пусть посочувствует ему хоть кассир! Девчонка, сантиментальная кислятина, не уважила просьбы того, без которого рухнул бы этот дрянной сарай! Не сделать одолжения первому комику <>! Возмутительно!» («Месть». «Мирской толк», 1882, 50).
«А как хороша Кубань! Если верить письмам дяди Петра, то какое чудное приволье на Кубанских степях! И жизнь там шире, и лето длиннее, и народ удалее На первых порах они, Степан и Марья, в работниках будут жить, а потом и свою земельку заведут» («Барыня». «Москва», 1882, 31).
Но такие формы занимают пока незначительное место. В повествовании 18801882 годов субъективный план героя не уживается с господствующей субъективностью повествователя.
Из жанра сценки в 1882 году известно три произведения: «Сельские эскулапы», «Неудачный визит», «Забыл!». Повествование в них отличается от повествования и рассказов, и сценок предшествующего года. В нем, например, совсем нет обращений к читателю и развернутых характеристик повествователя. Но в 18811882 годах рассказов-сценок еще слишком мало, чтобы сделать решительные выводы о структурных качествах их повествования.
К 1882 году относится первый опыт правки Чеховым текстов своих прежних произведений (для сборника «Шалость»[15]).
Что же не удовлетворяло теперь Чехова в стиле его рассказов 18801882 годов?
Самые существенные изменения, вносимые в авторскую речь, состояли в исключении из нее восклицаний, афоризмов, развернутых отступлений и размышлений повествователя. Так, из рассказов, вошедших в сборник, были исключены следующие фразы:
«Кто теперь не ругается?», «Пошло писать!» («За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь». «Стрекоза», 1880, 19).
«Он преуспел. Пример заразителен» («Папаша». «Стрекоза», 1880, 26). -
«Не я ее сосед!» («В вагоне». «Зритель», 1881, 9).
«Чем не пара? Совсем пара! Совет да любовь!» («Перед свадьбой». «Стрекоза», 1880, 41).
В рассказе «Перед свадьбой» было выброшено подобного же типа большое вступление: «Наступила осень, а вместе с нею наступил» и далее до слов «прошу внимать» (см. эту цитату на стр. 20).
Эта правка предвестие тех изменений, которые произойдут в повествовании в 18831884 годах.
5
1883 год замечателен тем, что вмешательство рассказчика в повествование уменьшается во всех видах рассказов. Эти перемены ясно видны из сводной таблицы.