Если мы действительно верим Шекспиру как гениальному художнику, то из этого противоречия следует, что мы неправильно воспринимаем фабулу произведения в том виде, как она была задумана автором. То есть, в «действительности» либо Гамлет и Горацио не были вместе в Виттенберге, либо не имело места событие самих похорон (детали которых, кстати, в тексте отсутствуют). Понимаю, последнее заявление может вызвать недоумение со стороны шекспироведов; но мы должны исходить исключительно из содержащихся в тексте реалий. И, если подходить к анализу с привлечением единственного известного человечеству достоверного метода дедукции, то следует включать в круг рассмотрения все версии и, последовательно отвергая не согласующиеся с реалиями, оставлять единственно возможную. Ведь в тексте нет ни единой детали, характеризующей отношения принца с отцом. Более того Гамлет попадает на церковное кладбище при Эльсиноре, где хоронят знать. Другого места, где мог быть захоронен недавно погибший король, нет. Казалось бы, попав на место погребения отца, скорбящий принц просто не может не проявить своих сыновьих чувств; однако этого не происходит даже тогда, когда могильщик своим рассказом о поединке короля Гамлета с Фортинбрасом должен был бы возбудить такие эмоции.
Специфика жанра? Недосмотр Шекспира? Вряд ли. Череп шута Йорика благодаря художникам и поэтам пост-шекспировской эпохи приобрел всемирную славу, причем исключительно в «философском» контексте. Но давайте спустимся на грешную землю и вспомним, какую гамму чувств вызвал вид этого черепа у принца Датского вплоть до растроганных воспоминаний о том, как за двадцать три года до этого он целовал губы этого самого шута А вот недавние похороны родного отца на этом же кладбище никаких воспоминаний у принца почему-то не вызвали После всех его монологов, тем более с учетом его нежелания снимать с себя траурное одеяние, такое поведение выглядит более чем странным
Удивительно, но ни в одной из посвященных разбору «Гамлета» работ не пришлось встретить упоминания об этом обстоятельстве, хотя в нем скрыто очень глубокое противоречие; причем оно касается не прорисовки образа какого-то персонажа, а противоречий в существенных деталях фабулы. Получается, что у принца как бы два отца: один похоронен за два месяца до начала описываемых событий, а о другом он даже не вспоминает. Конечно, такие наблюдения можно расценивать как ересь если только не учитывать того обстоятельства, что в пьесе все-таки два принца Гамлета: двадцати и тридцати лет от роду
И, наоборот, исходя из совокупности реалий текста, два короля Гамлет и «Клавдий» постепенно сливаются в образ одного персонажа с общей биографией. В тексте нет никаких данных, подтверждающих, что последний муж Гертруды появился в Эльсиноре за каких-нибудь два месяца до начала описываемых событий; зато многое говорит о том, что этот персонаж стал мужем Гертруды, когда принц Гамлет был еще ребенком
Через 2 месяца после похорон пушечный салют в честь осушения Королем каждого бокала рейнского выглядит более чем неуместным. Странно, что, рассказывая Горацио об этом обычае, носящий траур принц не выражает возмущения таким проявлением кощунства по отношению к памяти своего отца, который, по его же характеристике, не был пристрастен к чувственным удовольствиям (I-2, 139,140). Понятно, что этот обычай, по причине которого другие народы презирают датчан, был введен с воцарением отчима принца. Но репутации такого рода не формируются за два месяца, на это уходят десятилетия; да и сам принц говорит, что обычай существует с тех еще времен, с которых он себя помнит. Еще штрих: последний муж Гертруды осушает рейнское в честь ее сына «сейчас»; в пятом акте оказывается, что такое же вино пили в замке более чем за двадцать лет до этого, когда еще был жив шут Йорик. И когда принц Гамлет был совсем ребенком
Прибывшим в Эльсинор Розенкранцу и Гильденстерну Король говорит, что давно хотел их видеть (II-2). Но в контексте двухмесячного промежутка времени понятие «давно» звучало бы просто нелепо, тем более если в этот период происходит целый ряд судьбоносных для державы событий, среди которых смерть короля, замужество его вдовы и инагурация ее нового мужа Вот, обращаясь к Лаэрту, Король упоминает, что Полоний давно ему служит; в другой сцене (II-2, 42), обращаясь уже к Полонию, он заявляет: «Как всегда, ты приносишь хорошие вести» Здесь понятия «давно» и «как всегда» никак не могут употребляться в контексте периода, ограниченного двумя месяцами Да и из ответа Полония (стр. 45) можно заключить, что этому монарху он служит уже давно; это же подтверждается и в стр. 153155. Далее (стр. 350) Гамлет заявляет, что при жизни его отца с его братом никто не считался; когда же этот брат стал королем, за миниатюру с его портретом дают большие деньги. Опять-таки, за два месяца такого произойти не могло.
Еще одно указание на то, что «нынешний» король правит Данией давно, содержится в реплике могильщика (V-1,167): «This same skull, sir, was Yoricks skull, the Kings jester» («Этот череп, сэр, был черепом Йорика, шута Короля»). Здесь определенный артикль может относиться только к «Королю», но ни в коем случае не к «шуту»: Йорик умер, его сменил другой шут. В такой грамматической конструкции артикль может означать только одно: что семантика понятия, которое этот артикль определяет, не изменилась с «тех еще пор» до «настоящего времени»; то есть, тот самый Король, которому служил Йорик, жив до «настоящего времени».
Кстати, хотя над этим местом автор работал уже после издания Второго кварто (Q2, 1604), этот момент без изменения был внесен и в окончательный текст (Большое Фолио, F1, 1623).
Совокупность этих и подобных им фактов свидетельствует, что отчим принца занимает место его отца не каких-то два месяца, а более двух десятков лет.
В шекспироведческих работах приходится встречать замечания о том, что сцена с могильщиком излишне растянута, что она ничего не добавляет в развитие действия фабулы, что она как бы вообще лишняя С такой точкой зрения категорически не согласен не только потому, что, включенная в текст Первого кварто (Q1, 1603), в переработанных текстах Q2 и F1 эта сцена не претерпела значительных изменений; а потому, в первую очередь, что по крайней мере в одном вопросе (о «двух принцах Гамлетах») эта сцена является ключевой. Если следовать выявленным реалиям и принять во внимание наличие в тексте принца в двух ипостасях, причем с двумя отцами, то логическое объяснение этому феномену может быть только структурного плана: в «Гамлете» две фабулы, одна из которых вставная («роман в романе»).
В некоторых работах отмечается, что по ходу действия пьесы ее персонажи как бы играют самих себя. Хотя такое тонкое наблюдение не детализируется, оно многое объясняет: противоречащие друг другу моменты относятся к разным персонажам, действующим в разных фабулах основного корпуса произведения и вставной пьесы, где у них несколько изменены биографии. И вот именно детализация феномена «двойной фабулы» и должна стать предметом структурного анализа.
Таким образом, задача исследования обретает конкретную формулировку:
при наличии «вставной пьесы», в корпусе мениппеи должен действовать рассказчик особый персонаж, который, «выдавая» себя за Шекспира, ведет повествование, включив в него вставное произведение. Задача заключается в выявлении этого персонажа (который в мениппеях всегда главный герой) и в определении его психологических доминант, которые и являются в произведениях такого класса тем композиционным средством, которое сводит воедино все «противоречия»;