Зачем ты приехал? после паузы сумела сформулировать она.
Он на несколько секунд задумался, чуть сморщив лоб, и наконец ответил:
Не знаю.
Как не знаешь? удивилась она. Ты же зачем-то приехал?
Чтобы быть здесь. Он помолчал, словно пытаясь сообразить, что бы ещё сказать, но не придумал и проговорил только:
Лучше я не умею объяснить.
Они ещё некоторое время молчали. Может быть, долго. Прасковья попыталась пить свой зелёный чай, но получалось плохо: чай совсем остыл.
Он тёр лоб, закрыв лицо ладонью. Прасковья почему-то всё время видела его обручальное кольцо.
Парасенька, обратился он к ней тем давним именем, которым её никто никогда больше не звал и от которого у неё заболело внутри. Я приехал потому, что мне это было разрешено. Раньше не разрешалось, он внимательно глядел в свою недопитую кофейную чашку. Тебе, надо полагать, сообщили, что я погиб. Она коротко кивнула. А я, к счастью или к несчастью, выжил, он болезненно поморщился. Спасли меня самые что ни наесть международные террористы, враги рода человеческого, он одновременно поморщился и усмехнулся. А наши воины света за то, что выжил, ну и так, по совокупности заслуг, упекли в наш чертовский Гулаг. Я и не знал, что у нас это есть. Притом вовсе не в Сибири. Это был элегантный, современный, усовершенствованный Гулаг, вернее, шарашка при нём. Впрочем, там я приобрёл много ценных навыков и умений. И даже кое в чём продвинул нашу дьявольскую науку. Такой вот curriculum vitae. О тебе я кое-что прочёл в интернете за последние три дня. До этого текущих новостей я был лишён. Восхищён, но не удивлён твоими успехами.
Он говорил монотонно, точно докладывал начальству, и в конце доклада словно выдохся и безмерно устал. Прасковья жадно смотрела на него и молчала. Не могла говорить. Они ещё посидели молча, неотрывно глядя друг на друга.
Парасенька, может быть, хочешь поужинать? Ты ведь с работы, как я понимаю, а здесь, кажется, несколько приличных ресторанов, в его голосе была смертная тоска.
2
Прасковья отрицательно покачала головой. Как удивительно: двадцать с лишним лет назад они гуляли в этих местах, и он всегда заботился о том, чтобы её повкуснее накормить. С этого всякий раз начиналась их встреча: она выходила после занятий, и они шли обедать. И ей это очень нравилось: поесть в хорошем ресторане было тогда для неё ценной оказией.
Нет, Богдан, спасибо, не хочу, помотала она головой. Яя обнять тебя хочу, это выговорилось само собой.
Он сделал едва заметное движение от неё и взглянул с испугом.
Когда-то мы с тобой ходили в театр и на каток помнишь? Есть теперь каток на Красной площади? он ещё раз чуть отодвинулся, улыбнувшись жалкой улыбкой.
Кажется, нет, покачала она головой. Выходит, он, как и она, вспомнил самое начало. А если б был, мы пошли бы с тобой на каток? усмехнулась она. Ты, в самом деле, помнишь то время?
Конечно. Всё-всё помню. Он словно посмотрел куда-то вглубь себя. «Царя Бориса» в Малом театре помню, он улыбнулся той же жалкой полуулыбкой.
Прошли те времена,Когда Руси шатание и бедыВрагам над ней готовили победы!Она стоит, спокойна и сильна,Законному внутри послушна строю,Друзьям щитом, а недругам грозою!продекламировала Прасковья из «Царя Бориса». Голос был почему-то хриплый и грозил оборваться.
А ведь и впрямь, кажется, так, откликнулся он всё так же бесцветно. Кажется, Русь стоит. И это вселяет сдержанный оптимизм. Слава Богу, что не случилось большой смуты.
И твой вклад весьма велик в то, что не случилась, она протянула руку к его руке, но ему вдруг понадобилось размешать давно остывший кофе. Она почувствовала себя оскорблённой.
Ну, всё то, что было это ургентная мера, кавалерийская атака, на ней жизнь не построишь, отверг он её похвалу. Страна должна богатеть, планомерно укрепляться, вооружаться. Это единственная надёжная мера против смуты. А правда, что страну переименуют в Русь? И к ней присоединится несколько ближних стран?
Он говорил с усилием. Ей показалось, что говорит он об этом, чтоб не говорить о чём-то ином, что хочет скрыть.
Да, есть такая идея но вряд ли ответила она рассеянно. Богдан! решилась она наконец, Мне бы хотелось побыть с тобой как это сказать наедине, в замкнутом пространстве. Без людей.
Он молча смотрел на неё, словно опять не понимая, чего она хочет.
Давай поднимемся в твой номер, попросила она. Пожалуйста.
Парасенька, но видишь ли он замолчал.
Прасковья почувствовала, что вот-вот расплачется от обиды. Он решительно отвергал её. А она обидно его любила. Все эти годы любила. И сейчас любила до боли, до умопомрачения. У него есть жена? Бог мой, какая разница! Кому станет плохо от того, что обнимет его? Прижмётся к телу, положит голову на грудь, на самую шёрстку. Она столько лет мечтала об этой шёрстке. А он категорически этого не хочет. Она собрала остатки достоинства.
Хорошо, Богдан. Рада, что мы увиделись. Уже поздно, мне пора. Она сама понимала, что голос её звучит жалко. Провожать меня не надо. Она поспешно встала, ощущая, что вот-вот брызнут слёзы.
Парасенька, он тоже встал и впервые прикоснулся к ней взял за обе руки. Парасенька, не оставляй меня! Побудь ещё чуть-чуть. Я понимаю, тебе надо быть дома, тебя, наверное, ждут, но прошу тебя, ещё чуть-чуть. Его голос звучал умоляюще. Она освободила руки.
Ты хочешь ностальгически вспомнить былое и одновременно сохранить верность своей жене? проговорила с плаксивой иронией.
Ничего не понимаю! растерялся он. О чём ты, Парасенька?
Ну, ты же сказал, что у тебя есть жена. Вероятно, ты, как честный человек, желаешь быть лояльным. Он слушал с напряжённым недоумением. «Господи, как идиотски я выражаюсь!» мелькнуло у неё в голове.
Неожиданно он рассмеялся. Смех был дребезжащий, старческий; прежде он так никогда не смеялся.
«Господи, за что? Зачем он смеётся надо мной?»
Ну да, у меня есть жена. С которой я обвенчан. А то, что ты подумала, настолько абсурдно, что такого вздора я и вообразить не мог. Потому тебя и не понял. Он смотрел на неё с грустной иронией взрослого по отношению к ребёнку. Ты совершенно меня забыла, Парасенька. И помимо этого, вовсе не представляешь себе той жизни, которой я жил. Это хорошо, что не представляешь, не надо тебе этого. Но не бросай меня сейчас, ладно?
Прасковья совсем ничего не понимала. Она вновь опустилась на стул.
Мне хочется обнять тебя, Чёртушка, проговорила тихо.
Хорошо, пойдём, согласился он, как на что-то тяжкое для себя.
Едва они вошли в номер, который оказался менее роскошным, чем можно было предполагать, судя по местонахождению гостиницы, она обвила руками его шею, прижалась к груди. Расстегнула две пуговицы рубашки и поцеловала шёрстку, ставшую за эти годы тоже полуседой. Сняла и отбросила его твидовый пиджак. Целовала его лицо, шею, вдыхала, впитывала в себя его тело и, как ей казалось, его душу всё, о чём тосковала столько лет. Запустила пальцы в его полуседые кудри, нащупала твёрдое. Поняла: за эти годы у него выросли рожки, о которых он когда-то рассказывал, что они вырастают у зрелых, опытных чертей. Таким чертям уже можно доверять самостоятельную работу, вспомнила она давние рассказы Богдана. «Чёртушка любимый». Ей ужасно захотелось взять в руки и поцеловать его чертовский хвост, покрытый чёрной нежнейшей шёрсткой, как нос кота Насилия. Почему-то вспомнился его кот, о котором она не думала много лет. «А может, хвост тоже поседел?» подумала мимоходом. Ей хотелось расстегнуть его ремень, но она не решалась.
Он же был на редкость скромен. Гладил её плечи и голову, скорее успокаивая, чем отвечая на её ласки.
Она вдруг осознала, что за всю жизнь не научилась обольщать и соблазнять. Просто понятия не имеет, как это делается. Какие-то, говорят, есть эрогенные зоны Ей никогда в этом не было нужды. С Богданом всегда было прекрасно и так, а Гасана вся эта канитель не интересовала. А других других как-то и не случилось. В результате она неумела и неловка, как провинциальная старшеклассница.