— Понимаю, — с трудом выдавил из себя Курт. Он неотрывно глядел на то место в кустах, где лежал Мур.
— Это хорошо, что понимаешь, — усмехнулся Пожиратель Магии. — Впрочем, меня все понимают. Я хорошо объясняю.
Схватив Курта за талию, он без видимого усилия взвалил его себе на плечо.
— Поглощаемая магия добавляет мне сил! — гордо сообщил он. — Я бегаю очень быстро. Лошади нужно месяц бежать. А я в три дня управлюсь.
Если бы у Курта еще оставался какой-нибудь дух, его бы обязательно захватило, когда Пожиратель Магии рванул с места. Но никакого духа в нем практически не осталось, а потому он просто тупо пялился на лихорадочно летящую под ноги дорогу. Пожиратель Магии бежал ровно, без толчков, и Курт готов был поклясться что ни один конь в мире не мог бы соперничать с ним.
На улице снег, а в башне холодно. Когда кто-нибудь врет, мне всегда холодно. В снегу, наверно, и то теплей. А Учитель никогда не хотел, чтоб я научился. Он ведь нарочно делал так, чтоб я не мог с шаром работать. Чтоб не научился никогда. А я научился, дурак. Зачем?
Она была такая красивая. Даже когда сердилась — красивая. Хотя почему «даже»? Сердитая, она была особенно хороша. И ведь она же не на самом деле сердилась. То есть, конечно, на самом! И еще на каком самом! Но ведь это все равно неправда. На самом деле она добрая. Я знаю, что добрая. И она не стала бы мне врать.
А Учитель мне врал. Все время врал. А теперь его кабинет засыпан битым стеклом. Оно само рассыпалось. Само. Магия тут ни при чем, я знаю. А если он не хотел меня учить, надо было так сразу и сказать. Я бы встал, поклонился и ушел. Навсегда ушел бы. Лучше последним нищим быть, чем вовсе никем. Лучше в канаве придорожной замерзнуть, чем вот так вот. Это ужасно, когда ты совсем никому не нужный, и тебя из жалости кормят. А потом жалеют. Вот ты какой весь, калека неказистый. А я не хочу, чтоб жалели. А я и не калека вовсе. Я могу. Могу я. У меня ведь получилось. А Учитель разгневался. А потом испугался. И стекло рассыпалось. Оно всегда рассыпается, когда дрожат от страха.
А Она ничего не боится. Вот совсем ничего. Я знаю.
Ей, такой, трудно будет. Она же всем-всем верит. А люди