Он трус, потому что снова остановил себя?
Одна мысль не туда, и демоны облепили тело как личный гарем страстных любовниц. Их хищные ласки напоминали обжигающе холодные уколы, голова гудела от боли, язык суматошно ворочался во рту, удавка на шее прихватила дыхание. Маньяк вскочил рысью, упал в упор и принялся отжиматься. Один, два, три. Онемение потихоньку проходило. Девять, десять, одиннадцать. Приятное тепло разлилось от грудины до кончиков пальцев. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать. Стало легче дышать. Двадцать! Устал, нужна минута отдыха. А демоны не дремлют, уже шепчут на ухо всякое. Ещё подход!
Безликий же находил себя совершенно не нуждающимся в кратковременных всплесках повышенной физической активности, что естественным образом, вкупе с прочими аспектами незамысловатой будничной жизни, сказывалось на внешнем виде. Всего-то двадцать лет, но уже слегка обрюзгший, с зачатками будущего пуза.
Дождь шумел где-то за стеклом, офис, глухой к позывам неба, жил своей изолированной жизнью. Безликий бодро стучал по клавиатуре, прерываясь только на глоток холодного кофе, и ни разу за прошедшие часы не взглянул на окно. Испарения земных жидкостей, обратившись к своему естественному состоянию, под собственной тяжестью возвращаются на землю. Почему что-то столь обыденное должно быть интересно?
Наперекор этим мыслям его непосредственный руководитель (иначе говоря, Начальник) прилип взглядом к стеклу, как кот к аквариуму.
И как долго он ещё будет идти? прорезался сквозь наушники высокий голос Умницы молодой сотрудницы, отвечающей за исполнение всевозможных мелких поручений, которую Начальник, в силу каких-то своих особых наклонностей, одинаково хвалил и за скрупулёзно составленный отчёт, и за заваренный ему кофе. Мы же так утонем!
Лоботряс что-то ей отвечал, но говорил заметно тише, так что для Безликого оставался нем как рыба только рот открывался. Он в компании проходил программистом, но был не способен ни дать определение алгоритму, ни написать циклическую операцию. Случалось, мог потратить два дня на то, с чем иные справлялись за два часа, и, несмотря на хроническое раздолбайство, минимум половину этого времени усердно трудился. В общем-то, держали его в фирме за неимением кого-то лучше и лишь пока дела идут хорошо.
И даже Коммивояжёр, их менеджер по продажам, человек на редкость ответственный и отличавшийся флегматичным нравом, время от времени оглядывался через плечо проверить, как там дела у непогоды.
Безликий прибавил громкости, работа пошла бодрее.
Люди всегда найдут способ занять себя чем угодно, кроме дела. Стоило позволить себе на мгновение отвести взгляд от монитора, как он заметил целую вереницу олухов, смотрящих на облепленную окнами стену, словно бараны на ворота: рожи скривились, во взглядах тоска, печаль и смерть, рты открываются и закрываются, изрекая лишь пустые колебания воздуха, мусорную информацию.
В мире нолей и единиц мусорная информация свидетельствовала о плохо выполненной работе. Человеческий мир отчаянно нуждался в рефакторинге, но на его поддержку давно забили. Бодрствуешь, чтобы уснуть, и спишь, чтобы бодрствовать. Зарабатываешь, чтобы тратить, и тратишь, покуда зарабатываешь. И говоришь все вокруг говорили, чтобы просто говорить. Безликий предпочитал молчать, когда не мог сказать ничего полезного, а то, что считал полезным, никто не хотел слушать.
А город вокруг, гноящийся труп некогда прекрасного великана, продолжал разлагаться. Изъедался его жителями, родившимися здесь, гадящими здесь, умирающими здесь же. Весь их мир разорванное сочащееся чёрной жижей тело исполина. Огромный организм, распадающийся на части сотни мучительных лет. Безликого внутренне корёжило от мысли задержаться здесь, в этой общности, ещё хотя бы на день.
Рабочий день подошёл к концу, все окна планомерно закрылись, машина протяжно загудела и заснула до следующего утра. Безликий прошёл к выходу и столкнулся с коллегой, терпеливо ожидающим в дверях.
Подвезти? спросил он глухо, безэмоционально: тихий голос совершенно не подходил к огромному, за сотню кило, телу.
Коммивояжер продавал товары и услуги, умел по-настоящему окучить клиента, ловко жонглируя знаниями, почерпнутыми из десятков проштудированных книг, но сам оставался образцовой жертвой маркетинговых уловок, был обвешен кредитами, условия которых менялись быстрее, чем дни календаря, и даже покупал лотерейные билеты.
Безликий кивнул: его не пугала перспектива промокнуть под ливнем, но оставаться сухим всё-таки сподручнее. Пара шагов по мокрому асфальту, и он внутри салона мягкие кресла и обогрев создавали обманчивое ощущение комфорта, но уродство яви так и норовило напомнить о себе, скребя по стеклу порывами ветра. Двадцать минут езды в полной тишине, если не считать заунывное пение Мика Джаггера по радио.
Машина притормозила. Короткое рукопожатие, и вот Безликий уже в своём подъезде, ступеньку за ступенькой преодолевает на пути к пустой квартире, снимаемую за бесценок. Войти, скинуть шмотки, отрешённо рухнуть на кровать и разглядывать чёрные точки в потолке до тех пор, пока либо он не уснёт, либо точки не начнут ёрзать по штукатурке, словно беснующиеся на стекле мухи. Безликий не без усилий оторвал себя от бессмысленного занятия и протянул руку к тумбочке, кое-как нащупал телефон, сделал пару нажатий вялыми пальцами по облупившимся кнопкам.
Я свободен. Приезжай, если хочешь. И сразу сбросил. Конечно, она приедет, об ином и речи быть не могло. Она никогда не отказывалась.
Но тут же телефон зазвонил снова. Знакомый до боли рингтон едва не подкинул Безликого на постели. Звонит? Она? Нет, такого просто не могло быть. Он разлепил ленивые веки, бодро подхватил телефон, заглянул в экран отец. Буря кончилась, внутри всё осело.
Я тебя слушаю.
Привет жалобно прохрипел динамик.
Привет, прожевал Безликий. Бессмыслица, разговор уже идёт. Что ты хочешь?
Послушай
Слушаю, очень внимательно.
Слышу по голосу, ты раздражён. Не надо.
Ты говорить будешь или как?
Ты мне не поможешь?
Чем? Когда?
Деньгами. Прямо сейчас.
Нет денег.
Мне совсем немного надо. Хреново мне, сын, понимаешь?
По голосу слышу, что тебе хреново. Хреново бутылки на две. На третью не хватило?
Не хватило
Ничем помочь не могу, найди работу.
Послушай
Послушал уже. У самого по карманам ветер гуляет, а тут ещё твоё пьянство спонсировать.
Да я подыхаю от похмелья!
О, вот и голос прорезался, теперь и я слышу раздражение, Безликий усмехнулся. Ты уже сколько подыхаешь, лет десять?
Не издевайся, я всё ещё твой отец.
Который еженедельно лезет ко мне в карман. Сегодня там пусто, ничем помочь не могу.
Прошу тебя, сын.
В дверь вдруг постучали. Она? Быстро же пришла. Безликий скинул звонок, не прощаясь, перевёл телефон на беззвучный ясно же: ещё не раз позвонит. Ничего, за десять лет не помер и сегодня не помрёт. Поживёт ещё, поволочится. Дряхлый человек, дряхлый город одна суть. Оба разлагаются на ходу, а как-то ещё держатся, засасывая в своё гниющее нутро всех окружающих.
Неспешным шагом до коридора, поворот ключа в замке, потянуть на себя и вот она невысокая, серолицая, с застенчивой невесомой улыбкой. Говорят, мирская боль слишком глубока, чтобы человек переживал её в одиночку он на всякий случай перестраховался.
Проходи, сказал Безликий вместо приветствия. Она повиновалась.
III
С крыши открывался прекрасный вид на непостижимо бледную, вздувшуюся трескающимися многоэтажками долину мёртвых. Там внизу, где пахло серой и кислотой, среди замызганных витрин и корявых бордюров, простиралось населённое живыми мертвецами поле. На ночь многие запирались в своих гробах, чтобы вновь продолжить скитание по одним им ведомым делам на рассвете. Другие же предпочитали душным застенкам не менее душные заведения на известной Барной улице, где окропляли тлеющие кости огненной водой, жаждая вновь почувствовать тепло. Изгой не относился ни к тем, ни к другим. Очертив по венам путь к собственной свободе, он ясным взором смотрел на всё это безобразие свыше. А ещё выше светили звёзды с земли их не увидать из-за фабричного смога и чернейших туч, но сюда, на крышу, свет иногда проливался. Девочка сидела под навесом в своём лёгком платьице, защищая трепетное сердце от колючих порывов ветра прижатыми к груди коленями. Опять пришла. Никто никогда не возражал.