Приятельница дала мне бумажку с адресом и телефоном и назвала кодовую фразу, которую я должна была назвать при телефонном звонке. Это мне напомнило советские времена тотального дефицита. Сразу вспомнились старые книги и фильмы, в которых герои, чтобы достать колбасу салями с икрой или заграничный прикид, называли при встрече заветную фразу: «Я от Модеста Ивановича. Он о вас помнит и передает вам большой привет».
Имя человека, которое следовало назвать, оказалось столь мудрёным, что я целый вечер заучивала его наизусть, пытаясь представить себе, как выглядит человек с таким именем и отчеством, и к какой невиданной национальности он принадлежит. Волнуясь, я позвонила врачу и назвала пароль. Это сработало, в голосе говорящего появились теплота и заинтересованность.
При встрече врач оказался худеньким, стремительным, похожим на подростка человеком. В зрелом возрасте уже так не стесняются мужчин гинекологов, как в юности. Помню, как я говорила своей маме, будучи на 9-ом месяце беременности, что ни за что рожать не стану, если акушер окажется мужчиной. «Милая, тебе будет не до стеснения. Даже если придёт целая толпа мужиков акушеров, тебе будет всё равно, лишь бы родить». Так оно и случилось. Когда я рожала своего первого ребенка, меня наблюдало сразу двое мужчин этой чудесной профессии. И они оказались мягче, добрее и компетентнее врачей-женщин.
Врач, которого звали Игорь Андреевич, с вполне русской фамилией и не совсем русской внешностью, попросил меня занять место на кресле. Мне выдали бахилы на ноги, чему я очень обрадовалась, так как меня обычно смущает, что мои голые ступни висят по бокам от носа доктора, который меня осматривает. Ноги имеют обыкновение потеть и пахнуть отнюдь не розами. И неизвестно, кому это более неприятно врачу или пациенту. Вполне возможно, что врач уже привык к издержкам своей профессии, а краснеть и потеть ещё больше, и испытывать неудобство будете скорее вы, чем доктор.
Я решила, что тому, кто придумал надевать бахилы на голые ноги, надо выдать большую премию и объявить всемирную благодарность. Всё гениальное просто. В результате все спокойны и довольны друг другом.
Игорь Андреевич аккуратно приступил к осмотру. Кресло было каким-то новомодным и автоматически поднималось причинным местом к самым глазам доктора. Я лежала в позе полуберёзки, а врач вел неспешный рассказ о том, что он там у меня обнаружил. Рассказывал он интересно и подробно, объясняя и расшифровывая непонятные для меня медицинские термины. Я задавала ему вопросы, он с готовностью на них отвечал. Так мы мило беседовали минут десять. Я в бахилах с растопыренными ногами. Он, стоя между моих ног, ощупывая мой низ живота. Я беспокоилась, удобно ли ему так вести со мной беседу. Видимо, ему было удобно, он, скорее всего, давно привык вести разговор в таком положении. И я тоже расслабилась и вела себя естественно, как будто мы мило беседовали, сидя рядом на морском бережку.
Доктор действительно очень помог мне. Мои недомогания вскоре прошли. Я ещё несколько раз приезжала к нему на приём и, он, каждый раз спрашивал: «Напомните мне, от кого вы?». Я называла заветную фразу, доктор теплел лицом и взглядом, видимо, вспоминая что-то приятное, связанное с человеком, имя которого я произносила.
До сих пор не знаю, как выглядел тот человек с необычным именем и отчеством, в какой стране он родился, а может даже племени, но я ему очень благодарна за то, что попала к такому хорошему врачу и человеку, как Игорь Андреевич. И как порой всё-таки замечательно, что в нашей жизни можно что-то изменить к лучшему, достаточно при этом сказать одну загадочную фразу: «Я от Модеста Ивановича. Он о Вас помнит и передаёт вам бааальшооой привет!».
До сих пор не знаю, как выглядел тот человек с необычным именем и отчеством, в какой стране он родился, а может даже племени, но я ему очень благодарна за то, что попала к такому хорошему врачу и человеку как Игорь Андреевич. И как порой всё-таки замечательно, что в нашей жизни можно что-то изменить к лучшему, достаточно при этом сказать одну загадочную фразу: «Я от Модеста Ивановича. Он о Вас помнит и передаёт вам БОООЛЬШОЙ привет!».
Ослиное упрямство
Иванов проснулся от того, что захотел в туалет по малой нужде. Первые секунды спросонья он ещё не мог понять, что его выдернуло из сладких грёз сна, а когда понял, то в голове промелькнула досада. Вставать и вообще делать какие-то движения совсем, ну, никак не хотелось. А в туалет хотелось. Иванов вяло ругал себя за такое глупое упрямство. Знал ведь, что провалиться обратно в сон он не сможет, что надо вставать, а если встать, то тогда надежда на то, что он всё-таки крепко уснёт, окончательно испарится.
Иванову снилось что-то очень приятное, хорошее, но что именно, он сейчас точно припомнить не мог. Воспоминание ускользало от него, как слова из старой песни крутятся слова на языке, а вспомнить их никак не удаётся. Он лежал и не шевелился, постепенно злясь на себя все больше и больше: «Ну, вот что за человек! Ведь встать надо, не в постели же нужду справлять!». Иванов вспомнил себя маленьким. Как он иногда, когда очень крепко засыпал, обнаруживал с утра под собой мокрый, жёлтый кружок. Бабушка горестно всплёскивала руками: «Опять! Что ж ты, ирод, так крепко спишь, как убитый, что до нужника не можешь сбегать! Осподи! Вот горе-то моё! Снова матрас сушить придется. Клавка соседка опять будет коситься из-за своего забора. У неё после внука матрас сушить не надо! Водяной ты мой, чисто водяной!».
Иванов подумал, что если жена увидит в постели желтый круг, то поймет, что супруг окончательно сошёл с ума. Тем более, что это, наверняка, будет не круг, а огромная окружность, целое озеро.
«А вот и не встану! думал с каким-то злым упрямством Иванов. Пусть думают, что я впал в детство, и сдадут меня в Тишкинку». Тишкинкой бабушка в детстве называла сумасшедший дом. Почему именно Тишкинкой, Иванов не знал. Наверное, было место такое, может посёлок или городок, где находилось сие скорбное заведение. Бабушки давно не было на свете, и теперь уже спросить об этом было не у кого.
«Вот буду лежать в Тишкинке вместе с другими помешанными и притворяться дураком», решил Иванов. Зато не надо будет вставать на работу, решать кучу неотложных вопросов и дел, которые без Иванова стояли, как неразгруженный состав на запасном пути. Там не будут доставать жена и дети, которые всё время теребили уставшего до одури Иванова. Всем им что-то было от него надо. Жене новую шубу или деньги на курорт, сыну мотоцикл, маленькой дочке куклу и покачать на ноге, как на лошадке. Не надо будет ехать на дачу, где жена заставляла сажать картошку. Иванов совершенно не понимал этого дурацкого занятия. Зачем весной нужно было вскапывать пять грядок, бросать туда чуть съёжившиеся семенные клубни, чтобы потом, в конце лета выкопать бедную картошку в таком же количестве и качестве, как забросил три месяца назад?
«Зато своя, без нитратов», гордо говорила жена. И уже не помнила, как все летние месяца ругала сорняки и колорадских жуков и корячилась на этих пяти грядках, не разгибая спины.
Каждую весну Иванов с надеждой спрашивал: «Может ну её, а? Купим на рынке, всё равно ведь много не соберём, будем докупать». Но, видимо жене нравилась эта глупая, никчёмная игра «Спрячь картошку, отыщи картошку». Может так она чувствовала, что делает какое-то нужное, полезное дело на благо семьи. И значимость этого дела придавало ей уверенности в себе, возвышая её в собственных глазах, как хорошую хозяйку, заботливую жену и маму, удачливого садовода-огородника.