Ждём вас с нетерпением, дорогой товарищ Вязникова. Добро пожаловать в наш дружный коллектив. Я, как вы поняли, директор школы, Роман Романович, а вы
Он вопросительно поднял брови, и я поспешила подсказать:
Антонина Сергеевна. Я вздохнула и призналась: Я успела проработать в школе всего несколько лет, а потом ушла на фронт. Боюсь, многое забыла.
Мягким движением он прикоснулся к рукаву моей гимнастёрки, как будто стряхнул невидимую пылинку:
Поможем! Поработаете немного, подучитесь, а на зимних каникулах отправим вас на курсы повышения. Как говорит товарищ Сталин, кадры решают всё. Не вам, фронтовикам, бояться трудностей.
Я обратила внимание, что он сказал «вам», а значит, сам не воевал. Вопрос о причине просился сам собой, но я одёрнула себя за излишнее любопытство.
Бегло просмотрев мои документы, Роман Романович указал на дверь:
Прошу, пойдёмте, покажу ваш класс и ознакомлю с обстановкой.
Мой класс! Слова, которые мне снились на фронте. Студенткой я готовилась войти в свой первый класс, как в клетку с тиграми. От волнения ноги подкашивались до состояния травы, голова гудела, и всё, что я смогла произнести при знакомстве, это слабо пискнуть «Здравствуйте, дети». Я не знала, куда деть руки, и постоянно переставляла на столе чернильницу то вправо, то влево. Впрочем, нервное замешательство улетучилось, едва я начала рассказывать о сказках Пушкина. Спасибо великому поэту за спасательный круг для начинающих! К концу студенческой практики я чувствовала себя если не зубром педагогики, то вполне уверенно. В том альбоме с фотографиями, что соседка пустила на растопку, лежали и рисунки ребят из моего первого класса с трогательными пожеланиями здоровья и успехов в работе.
Мы пошли по длинному коридору с распахнутыми настежь дверями классов. Роман Романович то и дело называл мне имена учителей: Ольга Юрьевна, Ирина Акимовна, Борис Семёнович Я раскланивалась и пожимала руки, не запоминая кто есть кто, настолько много впечатлений водопадом обрушилось на мою голову. Коридор заканчивался крошечным залом с двумя классными комнатами первого «А» и третьего «Б».
Ваш первый «А», сообщил Роман Романович. Так что можете приступать к работе. Кабинет зав. учебной частью направо, Марина Игнатьевна должна быть на месте. Если нужна помощь в мужской силе, то спускайтесь в вестибюль, наш завхоз командирует вам парней из мужской школы. Но вообще по всем вопросам можете без всякого стеснения обращаться непосредственно ко мне.
Хорошо, спасибо.
Пшеничные усы директора шевельнулись от улыбки:
Ну и прекрасно! Как говорится, ни пуха вам ни пера.
Роман Романович ушёл, оставив меня в зыбкой тишине класса, который уже послезавтра взорвётся весёлыми детскими голосами.
Я провела рукой по первой парте и откинула крышку с процарапанной надписью «Вова». Наверное, его ругали за порчу школьного имущества, может быть, даже вызывали в школу родителей, а потом Вова оказался в блокаде. В памяти воскресли худенькие личики блокадных детей с невесомыми пальчиками, сжимавшими ледяную корку хлеба, и сразу же заныло в сердце так, что впору стиснуть зубы и по-волчьи завыть. Чтобы отрешиться от тяжёлых мыслей, я резко встала и осмотрела поле своей трудовой деятельности. Парты надо переставить. Доску вымыть, развесить по стенам портреты и плакаты. Раздобыть чернильницы, узнать насчёт учебников и программы. Я увидела на шкафу пыльный глобус. Позже я покажу на нём детям очертания родной страны и скажу:
Берегите, ребята, свою Родину! Нам пришлось много воевать, чтобы фашистская свастика исчезла с лица земли, как поганый чёрный спрут. И если надо, то мы снова пойдём в бой и обязательно победим, потому что на нашей стороне правда!
* * *
К вечеру я вымоталась до предела и ушла домой последней, вместе с завхозом Николаем Калистратовичем, закрывшим дверь на замок.
Мы с ним моментально нашли общий язык, едва он узнал, что я служила военной регулировщицей. Сразу перейдя на «ты», он наивно, по-детски обрадовался:
Регулировщицей? Уважаю!
Низенький чернявый Николай Калист ратович внешним видом напоминал борца с широкими плечами и пудовыми кулаками.
Вместо одной ноги из-под брюк Николая Калистратовича проглядывал деревянный протез с надетой калошей.
Он улыбнулся необыкновенно светло, всем лицом:
Мне вот этакая пигалица, как ты, можно сказать, жизнь спасла. Дело было в Оппельне, на мосту через Одер. Одну полуторку поперёк моста развернуло. Колесо у ней, что ли, лопнуло? Наша машина как раз позади аварийной была. Я в кузове кровью истекаю, со мной ещё двое раненых. А тут откуда ни возьмись «Виллис» с полковником вперёд протискивается. Полковничий шофер высунулся из окна, орёт, кулаком машет, мол, дайте дорогу, иначе под трибунал пойдёте. А девушка-регулировщица молодец, не дрогнула, мигом ситуацию разрулила. Туда-сюда флажками по сторонам пару «буханок» в сторону отогнала, мотоциклетку отправила путь расчистить, и дорога зажила, задвигалась.
А машину с ранеными она вперёд полковничьей пропустила. О как бывает! Он многозначительно поднял брови, выказывая уважение к моей бывшей профессии. Знал бы я, кто та регулировщица, в ноженьки бы ей поклонился. Да разве на фронте кого найдёшь? Сама знаешь, отвернёшься, а человека уж нет. Он вздохнул, а я согласно покивала головой, но промолчала.
Я отлично помнила тот инцидент в мельчайших подробностях. Мало того, полковник таки пожаловался моему начальству, и комбат взгрел меня по первое число за дерзость и несоблюдение субординации.
Несмотря на усталость, от разговора с завхозом хотелось запеть, как бывало на фронте в минуты затишья, когда рядом друзья и подруги, в руках котелок с кашей, а в роще заливается соловьиный хор.
Дома я кое-как перекусила и сразу рухнула на кровать, жалобно скрипнувшую под моим весом. Если лечь на бок, то сквозь тонкий матрац в тело впивались острые пружины. Мне не удалось раздобыть лучший матрац, но и этот казался мне пуховой периной принцессы на горошине.
Наверное, я задремала, потому что в сознание словно ниоткуда проник дробный стук в дверь. Я отмахнулась от него, как от назойливой мухи, но стук не прекращался, мало того, к нему прибавился высокий женский голос:
Антонина, откройте пожалуйста, это я, Рая.
Какая такая Рая? Что ей надо? До меня не сразу дошло что Раей звали захватчицу моей прежней комнаты.
Безотчётным движением я пригладила волосы и села на кровати:
Входи, не заперто.
Рая прижимала к груди свёрток и без перехода протянула его мне:
Это вам. Я, честное слово, не носила. Мама от меня прятала, а я сегодня бельё перебирала и нашла.
Её щеки пунцово зарозовели. Она сделала шаг вперёд и положила мне на колени моё тёмно-синее шерстяное платье с широкой белой полосой отделки ворота. Я надевала его в театр или кино.
Спасибо. Ты проходи, Рая, садись, я обежала взглядом полупустую комнату без единого стула, и предложила, вон, хоть на подоконник, он широкий.
Там ещё коробочка. Пристроившись на подоконнике, Рая сложила руки на коленях и выжидающе наблюдала, как я открываю жестяную коробку из-под монпансье.
Бусы! Бабушкины бусы! Как я могла про них забыть? Вспыхнув от радости, я достала багряную нитку кораллов с тусклой золотой бусиной посредине. В детстве я любила вертеться перед зеркалом, прикладывая бусы к себе и так, и этак, и бабуся не выдержала:
Забери, Тонечка, себе. Я всё равно не ношу. Она вздохнула. Когда-то, ещё в гимназии, их подарил мне твой дедушка. Храни теперь ты. Мы жили очень бедно, и в гимназию меня зачислили на казённый кошт как отличницу. А семья дедушки была состоятельная. Ох, как они противились нашему браку! Думали выбрать невестку побогаче. А потом началась революция и деньги перестали иметь значение. Вот только бусы на память и остались.