Наступила ночь. Саша сообщил отцу, что будет спать, а сам остался сидеть в кресле. Сходил в туалет, и потому что всегда катался туда перед сном. Ну, и для профилактики. Чтобы не описаться от страха, например.
Ждать пришлось недолго. Заморгал ночник. Потянуло холодом. Саша резко развернул кресло в ту сторону, откуда ощущался этот холод. Почти мороз. Саша сложил губы трубочкой и дыхнул пошёл пар. Ну и дела!
Меня ждёшь? спросил знакомый уже голос.
Слушай
Саша и сам не понимал, где он взял силы на то, чтобы просто заговорить. Спокойным тоном. Словно нет ничего более обыденного, чем общаться с призраком. Но сказать было нужно:
Я тебя очень прошу: не играй больше в мою стрелялку.
Он вышел из тени. Вот же чёрт возьми! Он действительно тут. Обычный парень. Совершенно обычный. Старомодно одет и пострижен, но больше в нём с виду не было ничего необычного. Или страшного. Только в комнате здорово похолодало. Чего от него ждать этот вопрос, конечно, был самым важным.
Ладно. сказал призрачный мальчик. Я всё равно не люблю такое кровавое. В чём смысл твоей тупой игры?
Она обычная. сглотнув ком, сказал Саша. Сейчас все в такое играют.
Меня зовут Юра. И я рад, что ты сюда приехал. призрак подумал и добавил. Папаша не рад. А я да.
Очень приятно. фальшиво сказал Саша. А я
Ты Саша. Я в курсе.
Ты меня чертовски пугаешь. слегка дрожащим голосом сказал Саша. Это же ненормально. Почему ты тут?
Скорее, паранормально. Пугаю я его привыкай! Я тут давно. А ты только появился.
Ты расскажешь?
Саша имел в виду историю Юры. Кто он? Правда ли мёртв? И почему парень тут давно? Да, и про папашу, конечно имеется ведь ещё какой-то папаша. Не тот ли самый, который порешил всю свою семью. И детей не пожалел. Не пожалел ведь? Вот, Юра тому доказательство.
Или всё вокруг этого дома просто сплетни. А история совсем другая. Саша ждал. Парень стоял молча. Смотрел на Сашу. Потом спросил вдруг:
Шахматы есть?
Саша вытаращил глаза. Шахматы, в смысле доска и фигурки? Это имеет в виду Юра?
Н нет.
Не знаешь ты ничего. Есть. хихикнул призрак.
Исчез. И вернулся с шахматами в ту же секунду. Он быстро поставил доску на стол, а потом расставил фигуры.
Саша подумал, не позвать ли папу. Шахматы явно были не призрачными, правда очень старыми. Но расставлял их ночной гость не руками. Он просто смотрел на шахматные фигурки, и они вставали на доску, куда полагается. Вот интересно, что будет, если заорать что есть мочи позвать отца. Мальчик Юра исчезнет, а шахматы? Они останутся? Это будет доказательством, что Саша не сходит с ума, и не закатывает истерики без повода.
Давай, катись сюда. Ты играть-то умеешь?
Ну так. Умею немного.
Мозги тренирует.
Саше стало смешно. Откуда у призрака мозги? Он подъехал к столу, так получилось, что со стороны белых. И, полуприкрыв глаза, сделал ход.
Теперь можно и поговорить. сказал Юра и подвинул взглядом чёрную пешку.
Московская область, 1954
Калугин Пётр Петрович был писателем. В пятьдесят четвёртом году, в самом его начале, он написал совершенно потрясающий роман про жизнь людей после великой отечественной. Про жизнь обычных людей, чья простая, казалась бы, жизнь была пропитана патриотизмом и героизмом. Написал так, словно сам участвовал во всех этих событиях. Душевно очень. Книгу Калугин назвал «Людские судьбы», выпущена она была большим тиражом и махом раскуплена. И жизнь Петра Петровича в один миг изменилась. Его приняли в союз писателей, осыпали материальными благами и заказали ещё один патриотический роман.
Пётр Петрович больше на заданную тему не смог написать ни слова. Жена его, Мария Григорьевна, первое время всячески поддерживала и подбадривала Калугина в том духе: «Ты всё сможешь!», «Ты гений, тебе нужно только начать», «Я в тебя верю!» К тому времени Пётр с семьёй уже переехал сюда, в загородный дом на краю улицы Гражданской. Тогда эти места были тихими, дачными. Воздух в Болшево был чист и свеж. Дышалось Калугину прекрасно, а вот работаться не работалось. Совсем.
Точнее, не писался у него патриотический роман. Пётр садился к столу, заправлял лист бумаги в печатную машинку да-да, у него теперь имелась такая роскошь, как машинка. Первый роман Калугин писал рукой. Рука болела, ныла, её сводило, но текст так и лился из Петра на бумагу. Чистым свободным потоком. Он был уверен, что наштамповать таких книг, угодных власть имущим, можно хоть с десяток. Но, не учёл, что муза дама капризная. Вот и машинка-то у него теперь была. И дача. И заветный билет члена союза писателей. А работа не шла, и хоть ты тресни.
Вместо героических, работающих на благо страны, мужчин и женщин, из-под пера Калугина вдруг полезли какие-то монстры. Пётр Петрович начинал печатать, и происходило невероятное. К инженеру Потапову приходила вампирша. Царапалась в дверь, и прикидываясь беженкой, просила инженера пригласить её в квартиру.
Или, например, сядет Калугин писать про учительницу младших классов, Тамару Павловну, и происходит снова какая-то чертовщина. Идёт Тамара поздно вечером по парку, думает о своей семье какой она им сейчас приготовит ужин из синеватой курицы, купленной в гастрономе. И тут нападает на учительницу существо, полу-волк получеловек. Оборотень. Нападает и кусает её. И вот она уже не добрая отзывчивая, любящая детишек и свою работу, учительница, а существо, оборачивающееся в полнолуние волчицей.
Машенька, что за чертовщина со мной творится? жалобно спрашивал Калугин у жены. Мне работать нужно, а пишется какая-то пакость. Я даже не понимаю, что это? Откуда?
Как так, не понимаешь? спрашивала не творческого ума Маша. Ты же пишешь! Как ты можешь не понимать?
Машенька, сделай мне кофейку. просил со вздохом Калугин. Покрепче.
На ночь? ужасалась Мария Григорьевна.
Мне работать надо.
Работаешь ночами, вот и выходит нечисть всякая. осуждала Маша.
Но на кухню шла и зерна молола. В красивой деревянной ручной мельнице. Варила в турке кофе покрепче и несла мужу.
Калугин сидел за столом перед своей машинкой, взявшись обеими руками за голову. Сжав виски ладонями. Сидел и в ужасе думал, что время идёт, а у него ничего. Какая-то нечисть и глупость.
Поспал бы, Петенька. говорила жена.
Калугин отмахивался. Отхлёбывал горячий кофе, и начинал сначала на чистом листе. Те, что уже были густо заполнены строчками, он не выбрасывал. Недоумевая, что это такое у него пишется, Пётр откладывал документы в сторону. Складывал в стопочку. Зачем? Почему не выбрасывал? Он и сам не знал.
Время шло, и редакция начала сначала вежливо напоминать о сроках сдачи книги. А потом уже и невежливо. Потом с Калугина начали требовать написанную рукопись, и он почувствовал себя загнанным в угол зверьком. Крысой, которую поймали в мышеловку. И теперь, вероятно, оторвут башку. Снова и снова Пётр Петрович пытался написать, что от него требовали. Но то, что ему удавалось выдавить из себя чисто технически, никуда не годилось. А то, что писалось легко и со свистом листов накопилась уже огромная пачка нельзя было предъявить редакции.
Калугин почувствовал, что сходит с ума. Он поехал в издательство и честно поговорил с редактором. На него действительно смотрели как на умалишённого. Что значит, не могу? Что значит, не пишется? В СССР каждый должен выполнять свой труд. А Калугин, получается, несколько месяцев чем занимался? Баклуши бил?
Получив нагоняй и месяц сроку, последний шанс, Пётр Петрович приехал домой и застал Машу одетой и с собранными чемоданами.
Ты куда? изумился он.
Я так не могу больше, Петя. Я уезжаю к маме. И детей забираю с собой.
Детей у них было двое. Сын Юра четырнадцати лет, и дочка, восьмилетняя Катя. Калугин уже и не помнил, когда видел своих детей в последний раз. Когда он вообще что-то или кого-то видел, кроме печатной машинки.