*****
С того дня прошло некоторое время. На похороны сестры Альберт так и не решился приехать. Он уже подписал отказ от тела, а посему считал неуместным являться на похороны. Его силы воли хватило лишь на то, чтобы вскочить, как испуганный заяц, и убежать от «встречи» с гробом сестры, но никак не на то, чтобы перебороть себя и взглянуть в глаза привязанному к его судьбе прошлому.
Мистер Смит не задумывался над течением дней и старался как можно больше времени уделять работе. Но работа давалась теперь ему тяжелее прежнего. Диссертация, в которой важное место занимала история угольной промышленности, перекликалась с воспоминаниями самого Альберта. Он всё чаще стал впадать в ностальгическое состояние. Но это была не та светлая ностальгия, какую зачастую подразумевают люди, говоря о ностальгии. Это были далеко не самые приятные воспоминания, которые он хотел бы забыть. Но от прошлого не уйти, с ним приходится мириться. По несколько раз ему приходилось перечитывать одни и те же абзацы в черновике, мысли роились в голове и не давали покоя. Перед глазами всё чаще текст диссертации сменялся яркими, словно недавно оставленными в его памяти, событиями.
Угольные шахты. Когда-то отец пропадал там целыми днями и ночами. Он приходил домой, измазанный углём и пахнущий моторным маслом. Альберту тогда казалось, что с собой отец приносил домой не только запах и грязь угольных шахт, но и гул буровых установок, переругивания рабочих, темноту и холод подземной глубины. Несмотря на усталость отца после тяжкой трудовой смены, в семье редко обходилось без скандалов. Пьянство матери, запустение и бедность. В этих воспоминаниях Альберт узнавал себя молодого, совсем ещё мальчика. А после наступила и белая полоса. В семье стали водиться деньги, наконец, закончились ссоры. Но какой ценой? Тогда ещё Альберт не знал, какова была цена за избавление от нищеты. Никто из них тогда не знал, или же знали, но закрывали на это глаза. Не хотели говорить вслух, признаваться самим себе и друг другу
Мысли о прошлом стали всё больше одолевать Альберта после того, как ему снова позвонили. Этот звонок стал для мистера Смита кульминацией его волнений. Казалось, сама судьба решила ему напомнить о прошлом, заставила вспомнить о сестре. В этот раз Альберт говорил с нотариусом. И он даже представить не мог, что Джуди, судьбой которой он не интересовался на протяжении нескольких лет, могла бы упомянуть его имя в тайно составленном завещании.
Добрый день, мистер Смит. Я Марк Грин, нотариус. Мы можем поговорить с Вами?
Вы звоните мне по поводу смерти миссис Картер? уточнил Альберт, на что получил ответ:
Да, мистер Смит. Примите мои соболезнования. Дело в том, что за некоторое время до смерти миссис Картер оставила завещание. Я приглашаю Вас на встречу, где я озвучу завещание. Время и адрес места встречи я отправлю на вашу почту. Я приеду к полудню.
Хорошо, мистер Грин. Благодарю за то, что осведомили меня. На том и был окончен разговор. После этого волнительного звонка Альберт совсем позабыл о попытках перебить поток мыслей рабочей рутиной. В голове крутилось лишь одно слово: завещание. Через некоторое время мистер Грин снова связался с Альбертом, чтобы напомнить о месте и времени встречи, а заодно просил напомнить о встрече другим родственникам. Разумеется, нотариус лично осведомил каждого, однако, для уверенности в том, что вся родня покойной будет присутствовать, он заручился помощью их влиятельного родственника. Альберт был взволнован, услышав о существовании завещания, но его внутренний скептик твердил, что особого впечатления это завещание на него не произведёт.
Виктория с супругом, кузен, а так же дети самой Джуди и её внук тоже претендовали на наследство. Что бы там ни значилось, Альберт решил присутствовать на оглашении документа. Его стало изводить любопытство, к тому же, это была отличная возможность узнать, как все эти годы жила его сестра.
ГЛАВА 2: Две одинокие души
Шёл тысяча девятьсот шестидесятый год. Очередной июньский вечер проносился порывистым ветром сквозь дома и деревья. Шелест листьев и гудение автомобилей наполняли город той чарующей атмосферой, которую источали извилистые описания природы в признанных, и не совсем, романах. В этом была некоторая доля романтики. По ухоженным скверам разгуливали влюблённые пары и семьи с детьми. На прудах крякали утки, а у каждого фонтана суетились юркие голуби и лохматые воробьи. Разве было в этом городе что-то, что могло бы заставить забыть обо всей этой красоте? Пожалуй, ответ на этот вопрос знали лишь две одинокие души, никогда прежде не знавшие спокойной жизни
Сквозь зелень золотистыми строчками проступал яркий закат. Парк радовал облагороженными клумбами и причудливой ковкой скамеек. На одной из таких скамеек сидела девушка. Блестящие карие глаза безучастно смотрели под ноги. Лёгкий ветерок трепал крупные русые кудри. Совсем ещё юная девочка, но уже опечалена, обременена проблемами своего существования. В её изящных ручках шуршали, перекидываясь из ладони в ладонь, новенькие карты таро. Она ловко перетасовывала их, крутила веера. На душе скреблись кошки, а глаза блестели от слёз. Карты таро служили ей скромным утешением.
Из этого парка хорошо было видно трёхэтажный многоквартирный дом, что располагался через дорогу. На пожелтевших от времени стенах витиевато расползались трещины. Местами просели окна квартир. Многие из этих квартир давно пустовали, но были и такие, в которых ещё были жильцы. Иногда карие глаза поднимались и с ненавистью смотрели на этот дом, на эти ненавистные окна с облупившейся краской. В квартире на третьем этаже горел свет, мелькали тени. Наблюдая за окном, девушка с ужасом представляла, что там сейчас творится.
Как же давно она мечтала окончить школу, покинуть родительский дом вместе с братом и зажить нормальной жизнью. Жизнью, которой их по несправедливости лишили сами родители. Даже сейчас, находясь в десятке метров от дома, она в ярких красках представляла очередной скандал, возникший между отцом и матерью. Ей казалось, что она слышала каждое слово, каждый вскрик, звук разбивающейся на множество осколков посуды. Ей виделось неправильным то, что в такой момент она находилась здесь, в парке. Всем сердцем она рвалась назад, хотела помочь брату. Альберт был для неё единственным человеком, который всегда оберегал её. Только его она называла членом своей семьи, в то время как мать и отец довольствовались тем, что она называла их по именам. Вот и сейчас, как обычно это бывало, Альберт попросил сестру уйти, чтобы она не видела разборок и не попала под чью-нибудь горячую руку. Как бы она ни старалась, но не могла удержаться. Душа просилась назад. Едва она поднялась со скамьи, как свет в окне её квартиры погас. Она вздохнула, складывая колоду в карман вытянувшегося кардигана, который стащила у матери. Обычно, погасший свет означал окончание ссоры. В такие моменты она, возвращаясь, металась между беспокойством и чувством облегчения. С одной стороны, буря миновала, и можно было выдохнуть спокойно. Но часть её всегда волновалась не случилось ли чего-нибудь страшного? Ведь тишина может означать не только относительно мирный исход.
*****
Серые от многолетнего слоя пыли стены, моргающая лампа над дверью, узкая лестница с погнутыми перилами встречали её по возвращении. У двери квартиры она немного потопталась на старом коврике, прислушиваясь к происходящему по ту сторону двери. Всё было спокойно, а гнетущую тишину рассекал отдалённый отзвук работающего телевизора. Входная дверь с тихим скрипом закрылась за девушкой. После свежего воздуха в нос особенно остро ударил запах плесени и гнилой древесины, но она уже давно привыкла к тому, что дом не встречает её ароматом роз. Она заглянула в гостиную. По телевизору прокручивали какой-то старый фильм, но его никто не смотрел. На диване, лёжа на животе и уткнувшись лицом в засаленную подушку, спала мать. В свисавшей руке женщины была зажата бутылка спиртного. Уже и не вспомнить, когда мать была трезвой. Отец был на кухне. Он сидел за столом с недовольной гримасой. Потирая ушибленные до крови кулаки, он периодически поглядывал на пузырящийся от кипения на плите суп, слушая с перебоями работающее радио. Его угрюмое сопение было слышно даже из коридора.