Пишут, пишут, ворчал он, а зачем они пишут? Всякий, кто может держать перо в руках, воображает себя писателем. Гимназист, как и студент, берется за все, думает, что романы писать это все равно что грядки копать в огороде Скольких молодых людей я уже обдал ушатом холодной воды, сказав, что их поэмы, драмы, стансы не стоят выеденного яйца А с них словно с гуся вода Ничего не действует, продолжают валять, не унывая Мне не бумагу жалко, а их самих. Ведь времени-то сколько загублено, и как бы они могли это же время употребить себе на пользу и на радость Так нет же, не слушают старика. Ведь из тысячи только один пробьется, но каждый хочет думать, что он-то и есть этот тысячный. Ни время, ни неудачи, ни горькие разочарования его в этом не разубедят просто болезнь какая-то, и ничего-то против нее не поделаешь
Я, конечно, и не претендовал быть писателем, но я тоже, как многие гимназисты старшего возраста, испытывал потребность строчить, и мне страшно хотелось знать, что скажет Фет про мое «маранье», как он выражался. Я решился предложить подвергнуть себя испытанию.
С большим удовольствием, согласился Афанасий Афанасиевич, скажу тебе откровенно мое мнение. Садись и напиши что-нибудь коротко, все равно что, какой-нибудь пустяк, что-нибудь, что ты видел вчера или сегодня, но, как написать, я тебе не скажу сам должен знать. Сюжет мне безразличен, но я по манере передавать мысль смогу угадать беллетриста.
У меня еще сохранились в старой папке два листа, на которых я в этот вечер нацарапал «Городское происшествие».
Привожу рассказ в том виде, как он был представлен на суд грозного Фета.
ГОРОДСКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Картинка уличной жизни Петербурга
В Петербурге. Чудный весенний день. Лед прошел, но сирень еще не расцвела в садах. Воздух свеж, но солнце уже греет, и так светло, прозрачно, легко и весело кругом, а между тем с Николаевского моста среди бела дня бросился в воду человек.
Две проезжавшие в пролетке дамы взвизгнули и участливо обернулись; несколько человек подбежали к перилам и с любопытством и вниманием устремили взоры вниз. На Неве видны были только расходящиеся круги и в центре их фетровая шляпа.
Что случилось?
Бросился один вон и шляпа евонная
Ах!..
Неизвестно, кто такой, раздается дребезжащий женский голос, порядочный или простой?
В это время из воды показывается человеческая голова. Утопающий барахтается на поверхности.
Во, во, во вот он, обрадовались на мосту.
Не принимают, знать, там, замечает мужичок, вот его назад и выперло.
Что ж его не спасают? заговорил авторитетным тоном господин в цилиндре. Скорей бросайте ему буек, веревку, командует он кому-то в пространство. А где городовой?..
Тем временем утопающий, взмахнув в последний раз руками, исчезает под водой.
Ах!..
Да где же городовой?
В публике оглядываются А толпа на мосту становилась все гуще и гуще. Тут стоял и мальчишка продавец шведских спичек, и мальчишка продавец бумаги и конвертов и несколько мальчишек без спичек и конвертов, и чуйка, и картуз, и дебелая кормилица в красном бурнусе и кокошнике с лентами, которую в солнечные дни водят по набережной, и нянька с ребенком, и разносчик с лотком на голове
Да городовой-то где? раздается опять авторитетный голос.
Пришел, пришел
Кто-то с портфелью под мышкой, проезжая по мосту, останавливает извозчика. С деловым видом господин в золотых очках старается рассмотреть:
В чем дело?.. Упал кто?..
Нет а только вот человек бросился
Что же вытащили?
Нет ушел.
Господин с портфелью под мышкой и в золотых очках с тем же деловым видом посмотрел на часы, толкнул извозчика и поехал дальше.
Прошло еще немного времени, как из-под моста показывается барка. Два мужика при помощи длинных шестов медленно двигали огромным баркасом с дровами.
Эй, вот сюда, ребята, кричат сверху, скорей
Барка подплывает к месту происшествия.
Несколько голосов сверху закричало «здесь, здесь», особенной пронзительностью отличался голос курсистки, которая, перегнувшись через перила, энергично мотала остриженной головой.
Нет, уж теперь, пожалуй, поздно, заметил кто-то в толпе.
Именно, что так, а вот когда он выплыл, ему веревочку протянуть или буечек выбросить
Мужики на баркасе методично опускают и вынимают из воды свои длинные палки, смотрят вверх, что-то кричат, им что-то отвечают наконец, они вылавливают шляпу утопленника, встряхивают ее, осматривают
Нет, им не достать не достать а вот водолаза бы
Нет, да и для водолаза поздно.
Одна баба заохала, другая стала причитать: «Ох ты бедненький, ты и чтой ты, прости господи, греха не убоялся ты бедненький Господи, помилуй»
Что это народ смотрит?
Человек, говорят, утонул
Я-то с Васильевского острова шел смотрю на мост, человек через решетку лезет да так прямо бух, а его, голубчика, еще перевернуло в воздухе, пока летел, и так головой в воду крышка.
Это ужасно! Ну как это, право, сколько раз такие случаи бывают и не заведут всего, что нужно Ну где, в самом деле, спасательная лодка?.. Где? Ведь есть же речная полиция, которую для этого и держат
Удивительно, как это возможно среди бела дня на глазах у публики
Господа, раздается протяжный, звучный и внушительный голос околоточного, разойдитесь, что смотреть, разойдитесь.
В толпе бессмысленно озираются, сторонятся, кое-кто отходит, оглядываясь назад.
Нет, а вот я помню, как с Тучкова моста
Господа, разойдитесь, пожалуйста.
Понемногу все расходятся. На месте происшествия остаются только два городовых да околоточный. Последний что-то записывает тупым карандашом в засаленную тетрадь. На следующий день его работа появилась в «Полицейских ведомостях»:
«Сегодня, 1 апреля, в двенадцатом часу дня, неизвестный лишил себя жизни и, несмотря на немедленно оказанную помощь находящихся в барке крестьян Ивана Кондратьева и Семена Петрова, вытащен не был. Самоубийца средних лет, одет был в гороховое пальто и темно-серую фетровую шляпу».
Столичные газеты перепечатали мелким шрифтом это известие в отделе «городские происшествия».
Глаза читателей лишь скользнули по этому отделу неинтересных происшествий Да оно и понятно. Настали чудные весенние дни. Сирень в садах стала распускаться, с взморья дул приятный бодрящий ветерок, и так было светло, легко и весело кругом
Фет читал мою рукопись долго и внимательно. По окончании он взглянул на меня. Но уже по тому, как на меня посмотрел, я понял, что он остался доволен моим рассказом.
Афанасий Афанасиевич не был тароват на ласки, я поэтому очень оценил, когда он потрепал меня по плечу и произнес свой вердикт: «Тебе скажу пиши, дружок, пиши и пиши. Обладаешь данными для беллетриста».
Но беллетристом я не сделался.
По окончании курса наук в Петербургском университете я поступил в Министерство иностранных дел.
На службе я писал. Писал много. Сначала отношения, отчеты, протоколы, статьи для газет, затем донесения, депеши, записки, «отдельные мнения» чего только я не писал на своем веку Все это потонуло в архивах министерских и теперь, должно быть, окончательно сгинуло в общем крушении России.
От развала уцелели у меня брошюры по специальным вопросам, коими мне довелось заниматься, и несколько тетрадок со спешно набросанными эскизами, картинками из жизни, промелькнувшей перед моими глазами.
Предлагаемое издание относится к первым шагам моей службы и заключает в себе впечатления от Америки того времени.
Центральное ведомство
Поступить на службу в Министерство иностранных дел простому смертному не так-то легко.
Я воображал, что всякий молодой человек с дипломом высшего образования и более или менее специально подготовленный для службы по ведомству иностранных дел будет принят с удовольствием.