И было в жизни их ну всё как есть,
Но было нечего надеть и было нечего поесть
В их школе госпиталь, а были классы.
Они копали рвы, окопы рыли.
Бойцам глаза и уши из пластмассы
Их тоненькие пальчики лепили.
На фотографии родные лица.
Красивы, молоды, как не влюбиться?
Вмешалась в юность их пора военная,
Какая жизнь была? Обыкновенная
Послевоенный фокстрот
Моим родителям
Чуть колыхнулся платья нежный шёлк,
Мелькнули туфли на высоких каблуках,
Ещё мгновенье, и оркестр замолк бы
Так в быстром танце ты была легка.
А он в матросских клёшах так высок,
Так статен, виртуозен и силён
Неужто танец тот имел свой срок?
Да полноте, закончился ли он
Фронтовой шофёр
В промокших валенках, по вешним лужам
И под свинцом трассирующих пуль
Прошёл войну, держа в руках натруженных
То пистолет, то заступы, то руль.
И вот Калужской области околицы
И от Маруси ясных глаз ответ.
Как сердце ни покой не успокоится,
«Держи, дарю трофей велосипед».
Так сотни жизней строились,
И вы одной из них достойное начало.
Как много зим и много-много лет
Вас с ним встречало и не разлучало
Дядя Женя (новелла)
Он был очень скромен и стеснителен до болезненности. На фронт ушёл девятнадцатилетним. Их учили где-то в Свердловской области, потом перебросили на передовую.
Совсем ещё мальчику пришлось командовать отделением взрослых мужей, разных по национальности и по складу характера, в этом страшном пекле, где ночь, утро, и день всё перемешалось, где кругом горело, разрывалось и ухало, кричало от боли и погибало
Худенький, в солдатской каске с перепачканным копотью и окопной грязью напряжённым лицом, на котором отразилось всё сосредоточение физических и духовных сил, когда забыты страх, боль, всякое неудобство, тоска по дому, по чистому белью по всему тому, что приходится защищать во всём этом аду, когда уже не чувствуешь своего тела, и движет тобой один порыв, в котором есть уже что-то неземное, поднимающее тебя какой-то неведомой силой над этой истерзанной, измученной, исстрадавшейся матерью-Родиной
Так и вижу его, именно таким. Так и представляю Он не был красив, судя по фотографии. Совсем ещё мальчик. По-юношески длинная и тонкая шея, чуть вздёрнутый нос бульбочкой, удлинённый подбородок. Да, подбородок некрасивый, кажущийся слишком длинным на худом лице.
Его ранило осколком от снаряда. Ему оторвало всю нижнюю челюсть. Отбросило в грязь, окровавленного, и уже жалкого, и маленького в своей беззащитности. И какой ужас: он умер не сразу! Какое-то малое время оставался жив. Что он чувствовал, кроме боли, которую невозможно было вытерпеть, что в последний раз мелькнуло в его сознании? У этого мальчика, который ещё ничего не видел в жизни и уже так много выстрадал. Наверное, мама, которую очень хотелось позвать на помощь и крикнуть ей и всему этому миру: «Нет, меня не убили! Этого просто не может быть!». Или он умер, так и не поняв, что убит, и в сознании только и успело вспыхнуть: «Сейчас всё пройдёт».
Когда уходил на фронт, не стерпел, дойдя до половины улицы, оглянулся на дом. У ворот стояла мать, моя бабушка, у которой от его взгляда так и полоснуло по сердцу: «Не вернётся».
Я не знала своего дядю. Меня ещё не было, когда он погиб. Но нет-нет, да и мелькнёт до боли знакомая черточка в моём сыне Жене, и внутри что-то сладко сожмётся.
Ушёл добровольцем
70 000 ивановцев ушли на фронт добровольцами,
среди них был мой дедушка
Мой дедушка очень хотел, чтобы я сказала ему одно-единственное слово: «Дедя». Мне было около двух лет, и я упорно молчала. Заговорила сразу после его внезапной кончины, через несколько дней, «дедей» называть было уже некого.
Зато со слов бабушки и мамы я знаю, что была у дедушки Коли любимой внучкой. Нянчился он со мной, брал повсюду с собой и любил самозабвенно. В шутку напевал моей бабушке Наде арию князя из оперы Чайковского «Евгений Онегин»:
Надежда, я скрывать не стану,
Безумно я люблю Татьяну.
Мой милый дедушка, как жаль, что я тебя совсем не помню
Я знаю, что в последние дни своей жизни он читал поэму Пушкина «Борис Годунов». Раскрытая книга так и осталась лежать на столе Умный, добрый, интеллигентный человек. Любил цветы и классическую музыку. Дома частенько напевал арии из опер. У дедушки был очень приятный голос. А миротворец какой он был Всех мирил. С любой бедой к нему утешит, растолкует, успокоит, пошутит. Большой шутник был.
Построил дом, в котором прошли детство и юность его детей и внуков. Вырастил сад.
Дедушка прошёл всю войну, воевал от начала и до конца. А на фронт ушёл добровольцем.
Здоровье и телосложение имел слабое, а сильным-то каким оказался, сильным духом. Только сейчас начинаешь понимать, что значит уйти на войну добровольцем, не имея ни малейшей надежды на возвращение, оставив без своей защиты самых близких тебе людей жену и дочь. А ведь мог бы, занимая руководящую должность, продолжать честно выполнять свою работу в тылу.
Когда мне рассказывали о том, как дедушка уходил на фронт, меня потряс один эпизод. Он попросил благословения у своей старенькой матери. Значит, будучи членом компартии, насаждавшей атеизм, он где-то в тайниках своей души всё-таки хранил твёрдую и истинную веру в Бога.
В детстве мы с моей младшей сестрёнкой часто перебирали старые открытки наши семейные реликвии, среди них фронтовые. Непонятно почему, но мне особенно нравилась одна из них на тонкой бумаге с блеклым рисунком и с напечатанными под ним стихами Михаила Исаковского «Ой, туманы мои, растуманы». Позднее, когда я выучилась читать и поняла, что это слова военной песни, часто мурлыкала её себе под нос:
Ой, туманы мои, растуманы,
Ой, родные поля и луга.
Уходили в поход партизаны,
Уходили в поход на врага
На открытке почтовый штемпель полевая почта 1722, март 1943 года. Я знаю это был Сталинград. Написанное дедушкиной рукой адресовано дочери моей маме: «Здравствуй, Галка. Целую тебя, а также маму. Открытку твою получил, спасибо. Живу ничего, снаряды сыпятся как горох, только крякают, аж в ушах звенит. От Жени получил открытку из г. Свердловска с дороги»
Единственный сын моих дедушки и бабушки погиб под Ленинградом 17 июня 1944 года.
IV
. Ты где, снежок? (стихи для детей)
Снежок
Малыш зажал в руке снежок,
И сразу капельки снаружи
Стекают вниз на сапожок.
Ты где, снежок?
В ладошке лужа.
В ванной
У Андрюшки на макушке
Светлый хохолок.
Он купал в реке игрушки
И насквозь промок.
И повесили над ванной
Зайчика и мишку.
И Андрюшкину рубашку,
И его штанишки.
Не живется без хлопот
Бедной бабе Ане.
Хорошо купались в речке,
А не в океане.
Гриб
В маленькой ладошке
Уместился гриб.
К тёмно-бурой шляпке
Жёлтый лист прилип.
В книжке, на картинке,
Он совсем другой
В удивленье бровки
Вскинуты дугой.
С настоящей ножкой,
Шляпкой-головой.
Шепчет нежно дочка:
«Мама он живой!»
Синичка
Прилетела в сад синичка,
Желтобокая птичка.
На головке шапка чёрная,
Сама весёлая, проворная.
Видит на кормушке сало.
Покосилась, поклевала.
На окошко кошка села.
Птичка пырх и улетела.
Мурка
Мурка лапкой носик моет
И глядит на воробья:
«Чивчик весел и доволен,
Но тебя поймаю я».
Сон
Закрываются глаза,
Сковывает сон.
Маше снится стрекоза
И огромный слон.
А в дому тишина.
Тикают часы.
Улыбается кот плюшевый
В усы.
И игрушки все спят,
Только он не спит.
Он, оставленный хозяйкой,
Мышку сторожит.
Холодное лето
Поймали лета крошку в ладошку,
Насыпали в пригоршню горошку
И покупались в речке немножко,
И побродили лунной дорожкой.
Берёзка и Ксюшка
Позабыты игрушки,
И красавица Ксюшка
Примеряет серёжки
От берёзки на ушки.
Две весёлых подружки
Стоят у дорожки,
И звенят у обеих
В косичках серёжки.
Девочкам Ананьевым
Две девочки-сестрички,