Математические суждения, как правило, синтетические. О том, что к 5 следует прибавить 7, я действительно думал в понятии суммы = 7 +5, но не о том, что эта сумма равна числу 12. То, что прямая линия между двумя точками является самой короткой, это синтетическое суждение. Ибо мое понятие прямой линии не содержит ничего количественного, а только качественное. Лишь некоторые принципы, которые предполагают геометры, являются истинно аналитическими, например, a = a, то есть целое равно самому себе, или (a + b)> a, то есть целое больше своей части. Естественные науки также содержат синтетические априорные суждения как принципы, например, что при всех изменениях физического мира количество материи остается неизменным, или что при любой связи движения действие и противодействие должны быть равны. Наконец, метафизика, в соответствии со своей целью, состоит из чисто синтетических априорных предложений, таких как: мир должен иметь первое начало и т. п. Следовательно, вопрос о возможности синтетических априорных суждений есть в то же время вопрос о возможности математики, физики и метафизики, а объяснение принуждения, которое синтетические априорные суждения оказывают на нашу веру, есть в то же время объяснение доказательств, которые обнаруживаются в истинах математики, физики и метафизики.
Поэтому, если мы хотим глубже проникнуть в природу человеческого процесса познания, то прежде всего должны получить ответ на вопрос о возможности априорных синтетических суждений. Наука, занимающаяся этим вопросом, называется трансцендентальной философией как система всех принципов чистого разума, для которой «Критика чистого разума» должна набросать весь план архитектурно, т. е. из принципов.
Трансцендентальная эстетика
Чтобы обнаружить то неизвестное среднее звено, благодаря которому в необходимых и общих суждениях рассудок с неизбежностью переходит от одного факта опыта к противоположному, необходимо разложить продукт познания на составные части. Ибо таким образом, вычтя то, что принадлежит, с одной стороны, рассудку, а с другой чувству, можно найти третий компонент, благодаря которому необходимые связи фактов опыта могут быть более точно объяснены рассудком. Эта процедура критики разума называется трансцендентальной эстетикой. В ней, во-первых, изолируется чувственность, отделяя от нее все, что рассудок мыслит через свои понятия, так что ничего не остается в качестве наблюдения. Во-вторых, от нее отделяется все, что относится к ощущениям, так что не остается ничего, кроме чистого восприятия и простой формы явлений как той их части, которую чувственность может предоставить a priori. Например, то, что я мыслю тела как субстанции, принадлежит не ощущению, а рассудку, которое связывает ощущения с понятиями. Если я теперь опущу то, что принадлежит комбинаторной деятельности (спонтанности) рассудка; если я также опущу то, что является чисто эмпирическим или принадлежит простому ощущению (восприимчивости) чувства, например, цвет, твердость и мягкость, тяжесть, непроницаемость, то, хотя тело полностью исчезло из моего представления, остается нечто принадлежащее ему, что я уже не могу удалить из моего представления, а именно пространство, которое оно занимало. Точно так же и время, в котором что-то воспринимается, это форма восприятия, которая остается, даже если она абстрагирована от всего, что в ней воспринималось. Это свойство быть независимым от позиционирования или отмены отдельных ощущений называется идеальностью форм восприятия пространства и времени. Идеальными они называются потому, что априорно присутствуют в акте познания по отношению ко всякому возможному опыту и образуют априорный стержень посреди реальной изменчивости чувственных впечатлений, в неизменных свойствах которого должно участвовать все изменчивое, поскольку оно возникает только через него. В противоположность этой идеальности чистого восприятия изменчивость отдельных ощущений и переживаний образует реальный или материальный элемент, который, однако, также является лишь субъективным элементом, поскольку он заменяет существующие вне нас вещи, которые мы хотели бы познать, только субъективными ощущениями. В этом смысле субрецепция (субконтур) ощущений может быть названа реальной, но субъективной, а сами формы восприятия пространства и времени уже не могут быть названы реальными восприятиями. Но поскольку они являются идеальной составляющей опыта, без которой реальное вообще не может появиться, то возможность принуждения, которое идеальная составляющая познания оказывает на свои чисто субъективные составляющие, выражаясь в общих и необходимых суждениях, становится гораздо более близкой.
Ибо теперь мы уже не ссылаемся на простые гипотезы в отношении формирования этих суждений, а применяем метод созерцания в области внутренних истин, неизменно распростертых перед нашим сознанием, в области идеальной, но тем не менее яркой природы, которая вступает в качестве пограничной полосы между двумя крайностями, которые здесь должны оказывать влияние друг на друга, апостериори чувственных впечатлений и априори рассудочной деятельности. Благодаря этому методу наблюдения критика Канта достигла совершенно иной устойчивости и определенности умозрительного знания, чем это можно было найти в догматических системах, которые выводили из некоего высшего принципа. Догматическая система неумолимо тонет, как только в ее принципах обнаруживается какая-либо косность или неточность. Критический метод, однако, остается неоспоримым при таком понимании, потому что с ним дело обстоит так же, как и с любой эмпирической наукой, основанной на наблюдении, где установление отдельных фактов и вытекающих из них понятий и законов подлежит непрерывному исправлению более точным наблюдением, без того, чтобы существенный план, лежащий в основе целого, был когда-либо разрушен таким образом.
Первым плодом, который принесло исследование Канта, стало исправленное представление о природе пространства и времени. Как бы далеко ни поднялась математика в своем внутреннем развитии над позицией античной философии, в то время еще не было осознано, что со времен Канта среди математиков не осталось сомнений в том, что математические фигуры это не более чем представляемые конструкции, спроецированные в соответствии с внутренней необходимостью. Напротив, их либо ставили в один ряд с субрецептами чувственного восприятия, представляя, что место и время, в котором появляется тело, можно ощутить a posteriori, так же как его твердость, цвет и тепло, либо помогали себе, объясняя их как абстракции, которые интеллект в своей расчленяющей деятельности в чувственном восприятии формирует из их группировок. Таким образом, пространство и время в одном случае рассматривались как ощущения, в другом как продукты рассудка, объединяющего их. Оба варианта одинаково ошибочны. Опровержение обеих ошибок с помощью критики разума является одновременно установлением истины в этом вопросе.
Пространство не является эмпирическим понятием, которое было выведено из внешнего опыта (a posteriori). Ведь для того, чтобы определенные ощущения были связаны с чем-то вне меня, предполагается понятие чего-то вне меня (т. е. понятие пространства). Таким образом, пространство неумолимо переходит из области апостериорного познания в область априорного познания. Оно делает это и в той мере, в какой оно является неизбежным понятием, цепляющимся за целостность нашего чувственного познания как такового, в той мере, в какой, хотя мы можем выдумать каждую отдельную ощущаемую вещь из общего пространства, мы не можем представить себе само это пространство как общую возможность ощущения предметов вообще как отмененную. Но то, что не должно быть добавлено к нам сначала, а неотъемлемо присуще нам, как раз и есть то, что мы называем априорной данностью.