Чем не собака, смеялся Прохоров, и зажило все, как на собаке.
Все радовались выздоровлению всеобщего любимца. Только Мишаков чувствовал себя виноватым перед волком. Не мог простить себе досадной ошибки. Пытаясь хоть как-то загладить свою вину, он таскал Волчку из кухни лакомые кусочки, порой отрывая от собственного меню.
Наступил март. Там, внизу, была уже весна. А здесь, в горах, порой вовсю еще мели метели и трещали морозы. Особенно по ночам. Но дни становились все длиннее, а ночи короче. Солнышко все выше поднималось над горизонтом, а оттепели случались все чаще и становились все продолжительнее. Однако зима еще прочно удерживала свои позиции.
В один из таких погожих дней, когда особенно пахло весной, Мишаков, отбывая наряд, рубил в кладовой мясо. Положив на плаху свиную тушу, он, что было силы, ухая, наносил удары из-за головы. Но так и не мог отрубить положенную часть ошейка. Топор попадал каждый раз по новому месту и только кромсал тушу, а во все стороны дождем разлетались мелкие осколки костей, замусоривая и без того замусоренное помещение. Устав рубить, он положил топор на плаху.
Топор надо бы подточить. Вон как шмаляю, а перерубить никак не могу.
Не топор, а твои мозги надо бы малость подремонтировать, прокомментировал старослужащий шеф-повар заставы Карпачев.
Причем здесь мозги, если топор тупой, а кости такие крепкие. Как каменюки.
Это не топор, а мозги у тебя тупые, как кобылья задница! Тут думать надо. Вот, смотри. Топор надо брать не за конец топорища, а немного ближе к середине. Маши только кистью. Локоть неподвижен. Тогда удары будут точные и попадать будешь в одно и то же место, а не каждый раз в разное. Вот так! Вот так! Понял? Ну-ка, попробуй ты. Ну, вот. Теперь совсем другое дело. Трудно с непривычки?
Трудно.
Ничего, привыкнешь асом будешь. Демобилизуешься в мясники пойдешь. Я тебя обучу постепенно. С такой профессией не пропадешь. Понял? То-то.
Мишаков старался рубить, как показывал шеф. Теперь дело пошло, хотя движения руки были очень непривычными. Рука быстро утомлялась и болела нестерпимо. Но преимущество новой технологии было налицо. Когда туша была порубана, Мишаков сложил куски мяса в ведро и понес повару на кухню, где было тепло и пахло такой вкуснятиной!
Ты рабочее место прибрал за собой?
Нет. Сейчас приберу.
Сразу надо это делать, бездельник. Живо! Ты еще воды наносить должен успеть. Ну, какой же ты тупой в службе!
Мишаков вернулся к плахе и стал подметать осколки костей и дерева, мелкие кусочки мяса, окурки и весь остальной мусор. За плахой он неожиданно обнаружил увесистый кусок мяса с костью. Что с ним делать? На кухню нести не хотелось, так как вместо благодарности эта рыжая тварь шеф-повар Карпачев только оскорблений наговорит. Куда бы его зашвырнуть подальше? А если ненароком наткнется кто? Такой гандель поднимут, что хоть святых выноси. Кто рубил сегодня мясо? Мишаков. И понесут по кочкам уже и без того заезженного Мишакова. Нет, надо выбросить куда-то подальше. В сортир? Так там же все замерзло, как камень. Тут же обнаружат. Отнесу-ка я его в лес и там под наст закопаю. Пусть находят, когда снег растает.
Сунув мясо под шинель, Мишаков вышел во двор и направился к воротам. Из будки высунул сонную морду Волчок и облизнулся. Учуял, видимо, запах мяса. «Ага, подумал Мишаков, суну-ка я его Волчку в будку. Он с ним живо расправится и следов никаких. Все шито-крыто. А перед Волчком я как-никак виноват. Чуть не сдох из-за меня.»
Подойдя поближе к будке, Мишаков осмотрелся.
Никого. Ну, слава Богу!
Волчок!
Волк наполовину вылез из будки и лениво остановился. Мол, какого тебе лешего?
Волчок, на!
И увесистый кусок мяса полетел к будке. Волк подхватил его на лету и живо юркнул назад, в свое убежище. Подходя к кухне, Мишаков издали слышал, как волк, ворча, расправляется с его гостинцем. «Слава Богу, пронесло», подумал Мишаков и принялся таскать из речки воду.
Солнце уже начало клониться к горизонту, когда Ингур вынес во двор охапку ножей и, присев на бревнышко, принялся править их бруском: Шш-ик шш-ик! Шш-ик шш-ик! Шш-ик шш-ик!
Одна готово. Теперя другая, бурчал он себе под нос.
Волк поднял на него глаза и внимательно следил за движениями старика.
Чего смотришь? Работа хочешь? Твоя работа здеся, на дворе. Застава сторожи. Чужого не пуская. Волка тоже, как ты.
Волк опять наклонил голову к лапам и принялся что-то аппетитно грызть.
Что, вкусно? Что ешь? И мне дай, я тоже хочу.
Волк, словно поняв слова старика, подхватил кость и побрел к будке. И тут Ингур заметил, что кость у него в зубах красная сырая, стало быть. Ингур вскочил, как ошпаренный.
Ай-ай-ай! Ай-ай-ай-ай! Кто это сделал? Ай-ай-ай!
Во двор выскочили Прохоров и Диденко.
Ингур, что с тобой?
Что случилось, старик? Кто тебя обидел, скажи. Со мной, Прохоровым иметь дело будет!
Ай-ай-ай-ай-ай! Прохор! Говорил я тебе не браниться тайга накажет. А ты бранился. Вот и наказала. Наказала нас тайга! Теперь беда! Беда много будет на застава!
Ингур, да ты толком скажи, что случилось? Как она нас наказала?
Кто-то зверя испортил! Сырая мяса дал! Видишь кость грызет? Красная! Сырая, значить! Теперь Волчок дикая зверя будет! Теперь не ты, не я тайга ему хозяин! Отомстит теперь тайга, что ее духа человек забрать хотел. Отомстит шибко. Ясно?
Да кто сказал, что беда случится? Как был наш Волчок, так и будет. Никто от нас его не уведет. И никого из нас он не тронет. С чего бы это? Он вырос среди нас, привык к людям. А тайга ему не дом. Здесь его друзья.
Нет, Прохор! Теперя все. Убивать придется. А то он убьет кого-то. Теперя Волчок дикая, не наша больше. Ясно?
Да погоди ты! Никого он убивать не собирается. Кстати, кто мог ему сырое мясо дать? Карпачев! Где ты, Карпачев?!
Весь разгоряченный, в белом переднике, с поварским колпаком на голове, из-под которого торчали огненно-рыжие кудри, выскочил из кухни шеф-повар.
Я, товарищ старшина! Что случилось, что вы с Ингуром кричите так?
Зачем ты дал Волчку сырое мясо?
Я?! Я не давал, товарищ старшина!
Да посмотри, он же до сих пор сырую кость мусолит. Видишь?
Вижу. Это не я. Сейчас Мишакова спросим. Он сегодня в наряде. Он и мясо рубил. Мишаков! Мишаков! Иди сюда! Где ты там?
Выбежал Мишаков. Красный, весь лоб в крупных каплях пота, воротник расстегнут.
Слушаю, товарищ
Это ты угостил волка сырым мясом? накинулся на него Карпачев.
Мишаков молчал. Но по всему было видно, что именно он.
Ах ты, сучий потрох! Я из тебя все дерьмо вытряхну, паскудная тварь! Тебя папа с мамой, видать, заласкали в детстве!
Карпачев тряс его «за грудки» все сильнее и сильнее. Он был заметно пьян.
Отпусти его, повар! Не трогай парня. Пойдем со мной, Мишаков, там поговорим тихо.
Ингур обнял Мишакова за плечо и медленно повел в свою коморку. А Карпачев продолжал бесноваться.
Говно собачье! Шакал вонючий! Все знают, что волку сырого нельзя давать! А он что? Ему, суке, плевать на всех! Вот вернется он от деда Ингура! Я ему тут глаз на жопу натяну! Из жопы ноги повыдергиваю спички повставляю! Почти год служит мясо рубать не научился! Просыпает каждый раз, когда на кухне в наряде!
Карпачев!
Карпачев осекся и даже вздрогнул, услышав голос Диденко.
Я, товарищ капитан!
Прекратить шум! Марш на кухню! А завтра я с тобой поговорю на трезвую голову. Ты у меня тоже схлопочешь по первое число!
За что, товарищ капитан?
За эту выпивку хотя бы. И за избиение солдата. А это подсудное дело. Понял?
Да я, товарищ капитан
Марш на кухню сейчас же!
В коморке старого Ингура жарко горела печь. На ней стоял чайник и «плевался» на плиту каплями кипятка.
Чайку попьем, молодой. Ладно?
Ладно, согласился Мишаков. Ингур достал две кружки, краюху хлеба и берестяную банку с бортевым медом.
Осторожно, не обожгися, молодой. Ты меду бери, меду! Вкусная!