Баба Маша, женщина крупная и осанистая, была, в отличие от мужа, немногословной. Когда летний зной начинал спадать, она к месту дедовой рыбалки приводила видавший виды немецкий велосипед с прочно прикрепленной к багажнику сапеткой. В ней под слоем шелковистой зеленой травы лежала еда для деда и его неизменного спутника Руша я небольшого черненького кобелька с белой грудкой и такой же беленькой мордочкой. Забрав продовольствие, дед аккуратно укладывал в сапетку пойманную рыбу и тщательно укрывал травой. Затем баба Маша уводила старый велосипед в рабочий поселок, где хозяйки охотно раскупали у нее живых, еще трепещущих крупных, толстоспинных коропов. В седло же она не садилась никогда.
На еду дед был не очень охоч, но курево у него словно улетучивалось. Тогда он ужасно мучился, и если у кого-то рядом были часы, поминутно спрашивал время в ожидании прихода бабы Маши. А когда было совсем невтерпеж, просил закурить у соседей. Причем, делал он это крайне неохотно. Рыбаки, делясь со стариком куревом, подтрунивали над ним и часто заставляли «отрабатывать» байками, на которые дед по праву считался непревзойденным мастером. Мальчишки обожали слушать дедовы байки, старались их запомнить как можно точнее и потом вечером, подражая дедовой лексике и говору, пересказывали во дворе или дома, вызывая восторг своих собеседников.
Лексика деда Гордея была своеобразной и всем казалась забавной. Ребятня часто задавала ему какие-нибудь вопросы лишь для того, чтобы только послушать, как говорит дед Гордей. А уж если он рассказывал очередную байку
Байка первая. Про «хохла», «кацапа» и грамматику
Клева не было. Рыбаки лениво и скупо перекидывались короткими репликами. Дед Гордей, меняя наживку, тихо напевал себе под нос: «Меж крутых бережков быстра речка тячоть, а по ёй по волнам старый лапоть плывёть».
Это ты про себя, дед, что ли? лениво спрашивает Карпо, шофер из заводского гаражного хозяйства.
Да может и про тебе, когда состарисси!
Дед Гордей! А откуда ты родом? интересуется Карпо.
Из Расеи.
Так Россия большая!
А я, чо ль, сказал, что маленькая?
Да ты, дед, толком скажи, не виляй! Мы и сами видим, что ты кацап.
Вот никогда так не говоры?! назидательно произносит дед, подняв кверху указательный палец.
Это отчего же?
А оттого, что Бог сперва создал цапа, а потом хахла да кацапа. А кацап хахла за ж..у цап! И дзержыць у кляшшах! И будя такое, докуль живы обое!
Рыбаки смеются, а Карпо бросает в воду закрыху.
Ты, дед, видать, из какой-то глухой глубинки. Иногда я тебя с трудом понимаю, говорит Карпо с издевкой.
Мяне? С трудом? Это ишшо почему же? Аль ты, Карпо, иноземец какой?
Да речь у тебя уж очень неправильная.
Как это неправильная? возмущается дед. У тебе, что ли, правильная? Кто ж это может сказать, какая правильная, а какая нет?
Правильная та, которая по правилам грамматики.
Да ты глянь, какой грамотей выискалси! Как правильно говорить это, Карпо, непонятно вообшшэ, что такое. Вот как говорять это другое дело. У нас, откуль я родом, все говорять как я. Так для тамошних это правильно, а как здесь нет. А для здешних там не правильно, а тут правильно.
Дед! Да для всех правила одни и те же.
Выходит, немцы говорят неправильно, а мы правильно? Или наоборот? Так, что ль, по-твоему?
При чем тут немцы? У них другой язык, другие правила. Чтобы люди верно понимали друг друга, устанавливают правила, которым учат в школе.
Так в каждой деревне свои правила. Только их не все записали ишшо. Нужно говорить просто. И лишь то, что думаешь. И тольки правду. Тогда все верно всё поймуть. Правдивые да умные слова разъяснять не надо.
А ты Ленина почитай. Поймешь ты там что-либо?
Сразу скажу, не читамши: как и ты ничегоньки!
Ну вот. Значит, надо все же разъяснять умные слова!
Да откуль ты взял, что они у него умные? Раз непонятные, стало быть, не шибко умные.
Это у Ленина-то не умные? искренне удивляется Карпо.
А что же ён божество, что ль? Ну, в чем таком его большой ум?
Да революцию сделал! Ты себе представляешь, что это такое?
Дурное дело не хитрое, пренебрежительно бросает дед Гордей.
Карпо замолкает, делая вид, что завозился с удочкой. Другие тоже молчат, будто все их внимание сосредоточено исключительно на поплавках, крючках да наживках. Третьи начинают говорить на совершенно иные темы, словно вовсе и не слышали дедовых крамольных слов.
Байка вторая. Как Господь мир создал
Закурив последнюю папиросу из своего запаса, дед Гордей смял пустую пачку, положил на камень и поджег. Он всегда сжигал отбросы, которые могли гореть. Не любил старик оставлять после себя мусор. Перекинув удочки, дед полез было снова в карман за папиросами, да вспомнил, что там пусто, как у нищего в кошельке.
У кого часы ёсць? Скольки врэмя там?
Без пяти два уже, отозвался пенсионер Фомич.
Ох, янатить твою в кочерыгу! мягко ругнулся дед. Бабка-то моя тольки посля четырех прийдёть, а курить ничегошеньки.
Дед явно рассчитывал на то, что кто-нибудь из рыбаков проявит сочувствие и угостит папиросой, сигаретой или щепотью махорки, но все безучастно молчали. Дед бесцельно порылся в вещмешке, а потом принялся гладить Рушая, изнемогавшего от жары. Пес, высунув язык, часто дышал и сочувственно смотрел на своего хозяина, но помочь ничем не мог. Наконец дед не выдержал.
Фомич, а Фомич?
Фомич хитро ухмыльнулся.
Чего тебе, дед Гордей?
Сигареткой не угостишь, а?
Рыбаки, перемигиваясь, с интересом наблюдали за собеседниками.
Угостить-то можно, но что я взамен получу?
Да чё с меня взять-то? Весь наружи гол, как сокол. А Бог вялить пополам дялить.
Ну, хоть расскажи что-нибудь.
Сперва угости, тогда и расскажу что, можеть, любопытное.
Фомич достал пачку «Памира», вынул сигарету и протянул деду. Тот тут же ловким движением положил ее за ухо и снова протянул руку.
Никогда татары не живуть без пары. Дай-ка до пары.
Так мы ж, дед, не татары.
А мы-ить не хуже. И не лучше, к тому же.
Вторую сигарету дед проворно сунул за другое ухо и снова обратился к Фомичу:
Бог, мил-человек, любить троицу!
Ну и нахал же ты, дед! смеясь, сказал Фомич, угощая деда третьей сигаретой.
Но дед и на этом не остановился.
А четвертая-ть Богородица, сказал он, намереваясь выдурить у Фомича еще одну.
Имей совесть, дед! Половину всего, что у меня было, выклянчил. Хватит. Давай, рассказывай.
Ну, будь, по-твоему. Расскажу, как Господь Бог мир створы?л. Годится?
Валяй, дед, подзадорил его работяга дядя Лёша. А ребятня, оставив удочки, поспешно обсела рассказчика и затихла в ожидании.
Дед размял сигарету, дважды погладил вдоль тремя пальцами, сдавил с одного конца, потом с другого, чиркнул спичкой и прикурил. С наслаждением затянулся, затем еще раз и, окинув слушателей взглядом, с важным видом начал повествование.
Ну, так вот. Раньше, когда ишшо ничего не было, были тольки Частивый дух да Нечастивый. И носилси Частивый над водою, а Нечастивый за ним.
Как же это? Вода ж, выходит, была? А ты говоришь, ничего не было, перебил деда Фомич.
Пыхнув сигаретой, дед отмахнулся от дотошного пенсионера.
Стало быть, воду Частивый ишшо раньше створыл! Но да не в этом дело. Носились яны, значить, носились, и надоело им носиться. Вот и говорыть Частивый:
Слушай, Нечастивый! Скучно нам с тобой тут носиться, верно?
Ох, верно, отвечаеть Нечастивый.
А давай мир создадим.
Давай, говорит Нечастивый. А как это?
А ты ныряй в воду и достань мне оттудова тры пяшшынки. Тольки не забудь сказать в уме: «Боже, поможи».
Нырнул Нечастивый, искал, искал три пяшшынки, а «Боже, поможи» не сказал. Вынырнул и говорыть:
Нету-ть там никаких пяшшынок!
А ты сказал «Боже, поможи»?
Ей-Богу, сказал!
Ой, врешь же ты, нечыстая сила неверный дух! Да ишшо и божисси, бессрамный! Ныряй снова, тольки теперь уж непременно скажи! Нето ничего у нас с тобой не выйдеть. И будем снова тут скучать да носиться тышшу лет кряду, пока я опять чего-нибудь не придумаю.