Мать боялась, что увлечение Евангелием и книгами Толстого может сказаться столь же неблагоприятно и на психическом здоровье Валентина. Тот, осознавая, что не сможет разубедить мать, 30 октября 1897 года написал Толстому письмо с просьбой повлиять на свою семью, а также просил разрешения приехать в Ясную Поляну и жить под его присмотром. Он писал: «Убедите же, ради Бога, мою мать, что если она ждет от меня многого, то должна радоваться, что я еду в деревню. Убедите ее в том, что я принесу много пользы своей душе и немного пользы голодным, если проживу эту зиму в деревне Нищий человек может сделать еще больше доброго, чем богатый, и что для того, чтобы исполнить заветы Христа, не нужно никаких особых средств, подготовки, а только любовь к людям Растолкуйте [ей], что нельзя человеку глушить в себе голос совести, если он два года настойчиво требует одного и того же, что если человек не последует этому голосу, голосу Бога, то он умрет духовно»[16].
Упоминание в письме Валентина о голоде имело под собой вполне конкретное основание. В 1897 году голод поразил многие губернии: Воронежскую, Калужскую, Курскую, Оренбургскую, Орловскую, Пензенскую, Псковскую, Рязанскую, Ставропольскую, Тамбовскую, Тульскую, Уфимскую, Харьковскую; области Войска Донского и Акмолинскую; частично затронул Подольскую и Киевскую губернии. Приходится отмечать, что к сожалению, голод был регулярным и массовым явлением в царской России. Причин тому было несколько: засуха, неблагоприятная зима, нашествие насекомых-вредителей Голодные годы повторялись с той же периодичностью, через восемь-одиннадцать лет, с какой случались неурожайные годы. В среднем в Европейской России ежегодно голодало 10 процентов населения.
Как свидетельствует со слов Войно-Ясенецкого один из его знакомых по Красноярску, Н. П. Пузин, Валентин получил ответ от Толстого. Правда содержание его не раскрывается. Долгие годы письмо Толстого хранилось у Войно-Ясенецкого, пока не пропало во время одного из обысков. В частности, Пузин в своих воспоминаниях пишет: «В конце войны, уже работая в музее-усадьбе Ясная Поляна, я стал разыскивать письмо Толстого к Войно-Ясенецкому. Оно пока не найдено и не учтено в юбилейном издании, но я нашел в рукописном отделе Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве письмо В. Ф. Войно-Ясенецкого к Л. Н. Толстому от 30 октября 1897 г., из Киева. На конверте рукой Толстого сделаны две пометы: БО красным карандашом, и Отв. [отвечать] черными чернилами». Письмо В. Ф. Войно-Ясенецкого опубликовано. Однако, вопреки этому свидетельству, современные авторы из книги в книгу повторяют, что Толстой В. Ф. Войно-Ясенецкому не отвечал[17].
Жестоким ударом для Валентина стало знакомство с запрещенной в России, но ходившей в списках среди студенчества, брошюрой Толстого «В чем моя вера». В воспоминаниях он писал: «Я сразу понял, что Толстой еретик, весьма далекий от подлинного христианства»[18]. Хотя и спустя годы, например, в письме А. М. Хирьякову[19] (1913), Войно-Ясенецкий свидетельствовал: «Лев Толстой был для меня в полном смысле духовным отцом. Его нравственную философию я воспринял как близкую мне истину, под его влиянием решил труднейший для меня выбор между живописью и медициной, определил свой жизненный путь, свое отношение ко всему окружающему. Величайшая художественная ценность произведений Толстого находится в теснейшей связи с их неисчерпаемой моральной глубиной»[20].
Стоит отметить, что книга «В чем моя вера», как это было заведено в Российской империи, предварительно была направлена в Цензурный комитет. Председатель Комитета архимандрит Амфилохий, ознакомившись с ней, писал, что в книге столько высоких истин, что нельзя не признать их, и что он со своей стороны не видит причины не пропустить ее[21]. Книга вышла и пользовалась популярностью в студенческой и разночинной среде. В последующем некоторые православные богословы, например священник Александр Мень, чтобы как-то объснить данный казус, выдвинули предположение, что цензор прочитал книгу невнимательно.
Интересно, что сказал бы В. Ф. Войно-Ясенецкий, если бы мог прочитать письма Л. Толстого от 1902 года, адресованные императору Николаю II и опубликованные только в 1917 году в журнале «Былое» ( 1. С. 1718):
«Ваши советники говорят Вам, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь, и будет свойственно до конца дней, и что поэтому для блага русского народа надо во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда.
Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора Синода Вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невзгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом всё больше и больше переходят в так называемые секты.
Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такой жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее.
Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с ней православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел».
Желание максимально быть полезным людям не пропало, и в 1898 году Валентин поступает на медицинский факультет Киевского университета, бывший одним из лучших в Российской империи и вполне соответствовавший общеевропейскому и мировому уровню. Среди его профессуры были светила мирового масштаба. Если поначалу учение «не захватило» Валентина, то потом он увлекся анатомией и блестяще учился.
Отметим деталь, о которой писал еще М. А. Поповский в своей книге «Жизнь и житие святителя Луки (Войно-Ясенецкого), архиепископа и хирурга». Изучая документы и материалы по истории Киевского университета на рубеже XIXXX веков, автору не удалось обнаружить сведений или свидетельств о каких-либо общественно-политических предпочтениях и поступках студента В. Ф. Войно-Ясенецкого. Не встретил он его фамилии и в списках неблагонадежных по политическим основаниям студентов.
Однако в ходе наших исторических поисков обнаружилось и некоторое противоречие этим утверждениям. В личном листке по учету кадров, собственноручно заполненном В. Ф. Войно-Ясенецким 30 марта 1946 года для органов здравоохранения Тамбовской области, он, отвечая на вопрос: «Участвовал ли в революционном движении и подвергался ли репрессиям за революционную деятельность до Октябрьской революции», указал: «3 недели в Киевской тюрьме за участие в студенческой демонстрации. Изгнан из Фатежского земства за неблагонадежность»[22].
Наверное, мы можем говорить о глубинных свойствах его характера: принятие де-факто существующего государственного и национально-конфессионального порядка, апатия к вопросам и поступкам политического свойства. Но его аполитичность никак нельзя принимать за космополитизм и отсутствие российского патриотизма. Не случайно же на вопросы товарищей по курсу о будущем студент Войно-Ясенецкий уверенно отвечал, что хочет служить людям, а потому намерен быть деревенским, мужицким врачом, чем приводил их в изумление. Они считали, что для него единственный путь наука!