Папа дошёл до конца, отворил железную дверь, отделявшую общий холл от коридора, и повернулся и помахал рукой.
Пока-пока! сказал он.
Я помахал ему в ответ, улыбаясь, как ребёночек-дебил.
Потом он сделал вид, что ушёл, и я хотел было зайти обратно в квартиру, но прямо перед этим он вернулся и сказал:
Ку-ку!
И потом он снова помахал рукой. Мне показалось это уморительным, и я сделал то же самое. Потом папа повторил этот фокус, но уже по-другому, а я повторил за ним.
Спустя пару «ку-ку», папа ушёл, а мама закрыла входную дверь, и я вернулся к телевизору.
Через некоторое время мама тоже оделась и приготовилась уходить.
Ну всё, я пошла. Давай, веди себя хорошо, куда попало не лазай. И на табуретки самое главное не вставай! И поесть не забудь, слышишь?
Ага.
Помнишь, где еда?
Ага.
Ну всё, давай, мы на тебя надеемся.
А можно тебе помахать будет выйти?
Тогда дверь закрыть некому будет: изнутри ты сам замок не повернёшь.
Поверну!
Нет, он тяжёлый.
Дай я попробую!
Ну на, попробуй.
Мама принесла табурет из кухни, я встал на него и попытался повернуть ручку дверного замка. Вправо-влево никак. Мама была права: это мне было пока не по силам.
В другой раз помахаешь, когда я первая буду уходить, ладно?
Ладно, вздохнул я.
Мама убрала табурет обратно и ещё раз строго-настрого запретила мне вставать на него, пока я дома один. Я не понимал, с чем связан этот запрет, но согласился с ним, потому что лазать по табуретам в мои планы не входило. Потом мама вышла за дверь, помахала мне и закрыла её ключом с другой стороны. Мне оставалось лишь надеяться, что с ней всё будет в порядке, и что сущности из темноты её не тронут, как не трогали до этого.
Глава 8
Все родительские правила я исправно соблюдал, потому что хотел, чтобы они хвалили меня по возвращении домой. А похвалив доверили мне провести ещё один день дома, в одиночестве. Быть одному мне нравилось: не с кем поиграть, да и насрать всегда ведь можно вообразить, что ты не один и играешь с кем-то, кто живёт в твоей голове. Живые дети только портили мои игры, саму их суть, добавляя в них какие-то свои дебильные правила и законы. Мне приходилось считаться с ними, потому что сами эти дети мне нравились, как мне нравилось проводить время рядом с ними. Теперь же я был сам себе хозяин, и вот, находясь в одиночестве, я впервые ощутил себя самодостаточным, хотя самого слова «самодостаточный» я пока ещё не знал. Может быть из-за большого количества времени, проведённого наедине с собой, а может быть из-за чего-то другого, вскоре я начал в штыки воспринимать всё постороннее, инородное, сотворённое кем-то другим. Особенно болезненно я реагировал на чужое превосходство надо мной.
Однажды мы с папой рисовали овощи. Рисовали мы акварельными красками, в обычной школьной тетради в клетку, листы которой быстро намокали и скукоживались. Для того, чтобы рисунки получались чёткими, а бумага под ними сильно не съёживалась, кисть нужно было хорошо отжимать перед тем, как макнуть в цвет. У папы это получалось. У меня нет. В начале я рисовал только свои овощи. Там был помидор, тыква, огурец ну просто витаминная корзиночка. И вот, мне захотелось нарисовать арбуз. Я нашёл нужную картинку в книжке, с которой мы всё и срисовывали, и принялся за работу. Я старался изо всех сил, но арбуз всё равно получился таким, каким получился: тёмно-зелёные полоски на нём расплылись, слившись со светло-зелёной основой. Я попробовал исправить положение, дорисовав новые полоски поверх старых, но от этого бумага намокла ещё больше, и в конце концов она стала расползаться на волокна прямо под арбузом. Вместо ягоды-вкуснягоды я получил очко-дыру в тетради. Я страшно расстроился. И папа заметил это.
Ну чего ты скуксился? Ничего страшного, попробуй ещё разок. Повторяй за мной, смотри
Я в точности повторил все действия за папой, но его арбуз получился великолепным, сочным и таким, что его хотелось положить в рот и просить ещё. Моим же можно было жопу подтирать, хотя пожалуй и этого можно было не делать.
Пап, а а покажи другие свои овощи, попросил я.
Папа перевернул страницу и показал мне свои тыквы, огурцы и помидоры. Они были шикарны. На помидоре даже будто бы отражался свет настольной лампы, а сам он отбрасывал тень куда-то в забумажную плоскость. Огурец был пупырчатым, а тыква вся такая сбитая и сочная В безукоризненности папиных творений как в зеркале отражалась моя собственная ничтожность.
Я окунул кисть в воду, потом макнул её в чёрный цвет и отправил всю свою овощную лавку в тёмную ночь.
Ну ты чё, зачем? спросил папа, как будто бы разочарованно.
У меня некрасиво! сказал я, стараясь не заплакать.
Ну и фиг с ним. Попробуй ещё раз.
Не хочу!
А что хочешь?
Хочу, чтоб у меня красиво было!
Для этого надо постараться.
Не хочу!
Тогда не знаю. Давай я тебе свои подарю. Как захочешь постараться попробуй с моих срисовать.
Папа дал мне свою тетрадь. Я ещё раз посмотрел на его прекрасные овощи и снова увидел свои никудышные овощи, которые я только что закрасил чёрной краской. Я решил, что пусть же и для папиных прекрасных вонючих овощей настанет ночь. Я макнул кисть в чёрный цвет и на, на, на, сука, на-а-а-х-ха-ха! получай, огурец! тыковка, чё, самая спелая тут? высоси, блядь! томат солнцу рад говоришь? грязью по ебалу тебе, от-так, сучёнок, весело тебе, м-м, бычий цепень?
Ну вот, испортил рисунок, сказал на это папа, пожав плечами.
Мне стало его жалко и одновременно стыдно за своё поведение. Что же я наделал? Что я за сын-то такой? Я выскочил из-за стола, плюхнулся в кресло, уткнулся лицом в подушку и стал выть. Ни мама, ни папа не стали меня успокаивать, потому что привыкли к таким моим выходкам и перестали обращать на них внимание. Папа стал молча убирать кисточки и стаканы с водой, а мама сделала телевизор погромче, чтобы мой вой не заглушал передачу. Друг с другом они тоже не обмолвились ни словом. Тот вечер был одним из вечеров, когда они друг с другом не разговаривали. Таких вечеров стало больше в последнее время. На вопрос о том, почему они друг с другом не разговаривают, ответ был всегда один:
Мы поругались.
Из-за чего они ругались, я понять не мог, а они не рассказывали. Иногда я становился свидетелем их ссор, но предпочитал не досматривать их: когда конфликт заходил слишком далеко и становился слишком громким, я пытался их отвлечь.
Я хочу спать, говорил я, и один из них укладывал меня, а другой оставался наедине с собой, и ругаться ему было не с кем.
По утрам я провожал их обоих на работу и, наконец, оставался один. Осень сменилась ранней зимой. Выпал первый снег. К тому моменту вечерние ссоры родителей достали меня окончательно, отбив у меня всякое желание прислушиваться к их наставлениям или запретам. Умные домашние задания, которые они оставляли мне, я делал быстро и настолько хорошо, чтобы только не быть наказанным. Я стал смотреть шестой канал после того, как на нём заканчивались мультики, что тоже было против правил. Там показывали передачу про ругавшихся друг на друга дядь и тёть. Смотреть это было увлекательно. Сначала я следил за временем и старался не смотреть телевизор сильно дольше положенного. Когда родители приходили, они трогали телевизор, и, если бы он был горячий, они бы поняли, что я выключил его не утром, после мультиков, а совсем недавно. И тогда у меня были бы проблемы. Поэтому очень важно было вовремя выключить программу со срачами. В начале у меня получалось. Но как-то раз я досмотрел её до конца и увидел, что идёт после этой передачи, а там Передача про джипы. От неё я совсем не смог оторваться и смотрел её, смотрел, смотрел, пока она не закончилась, и только тогда я опомнился.
Я посмотрел на часы и с ужасом обнаружил, что маленькая стрелка вплотную приблизилась к той цифре, после которой приходят родители. Я выключил телевизор и некоторое время сидел в давящей тишине, слушая гул в ушах и сердцебиение. Мне капец. Они придут, пощупают телик и всё поймут. Раскусят мой обман и в лучшем случае спрячут от меня пульт, а в худшем я вернусь обратно в детский сад, и о ежедневном уединении можно будет забыть. Всё пропало.