Глава 6. Ворона в белый горох
Чтобы сделать коробку золотой, мне пришлось помучиться. Отмыв, долго клеила золотинки из-под конфет на неподдающуюся ржавчину. Ничего не получалось. Я печально смотрела на уродливую коробку.
Но тут зашёл Сашка Дунаев. Посмотрев на мое унылое лицо, скептически хмыкнул:
Такое не подаришь!
Я чуть не плакала.
Сашка наморщил лоб:
Айда к нашему трудовику, он что-нибудь придумает! вдохновенно предложил Дунаев.
Илья Николаевич внимательно осмотрел коробку со всех сторон. Проверил даже, как она гнётся и спросил, зачем она мне нужна? После моего объяснения учитель труда задумался и ещё раз осмотрел её:
Попробую, сказал он, должно получиться.
Коробка, побывав в руках Ильи Николаевича, действительно стала золотой! И щедро переливалась на солнце всеми боками.
Вечером в тот же день я была у Рыжей Беллы. Она учила меня печь «Птифур» громко и весело. Кричала и проклинала всех родственников до седьмого колена вместе со мной и моими частями тела, растущими неизвестно откуда.
Пока мы работали, Белла беспрерывно придиралась и делала замечания. То я не так помыла кастрюлю, то вытерла чистой тряпицей мокрую ложку, то поздно положила во взбитые белки сахарную пудру. А когда, пытаясь вынуть горячий противень с бисквитом, неловко провернулась и чуть не уронила его на каменный пол кухни, Рыжуха взорвалась по-настоящему.
Шоб грузовик с сахаром тебя переехал! она зорко оглядела бисквит и облегченно вздохнула: он был цел.
Ишлэхе мишпохэ хот зих ир гэсрохэ (В семье не без урода) проворчала она.
А потом, видимо устыдившись несдержанности, добавила:
Таких как ты густо сеют, но они редко всходят!
Почему? И как это редко? окончательно расстроенная, я со страхом смотрела на Рыжуху.
А так! В саване нет карманов, и мне с собой не брать, вникай.
Белла Львовна насмешливо смотрела мне в глаза. Я испугалась ещё больше, но
все крупное тело Бэллы Львовны тряслось от смеха, а глаза оставались строгими:
Вей з мир! Что ви хочите? Женщине в жизни надо все уметь и ничего не бояться, запоминай! Ничего и никогда, громко повторила Рыжуха, Нас побеждает страх, а не враги.
Когда же дело дошло до украшения кусочков бисквита кремом и вишенками из варенья, она, видя, как я старательно раскладываю начинку на каждый бисквит, примирительно проворчала:
Приличная девушка из приличной семьи должна знать два языка: один до свадьбы, другой после. Ты обиду спрячь, учись! Умение готовить первый и главный женский язык. Тогда и Всевышний, она серьезно посмотрела в низкий потолок кухоньки и даже указала вверх своим корявым пальцем, Тогда Всевышний смилостивится, и может, даст получше и побольше. И вот что я скажу: лучше шоб тебя проклинали, а не жалели, запоминай!
И я запомнила. До сих пор я знаю рецепт наизусть, хоть разбуди меня ночью. Могу испечь «Птифур» в любом месте, где можно достать муку, сахар, сметану, яйца и сливочное масло. Лишь бы была духовка, любая. Потому что теперь я знаю о духовках все. Белла Львовна была на высоте, и открыла мне секреты всех духовок мира, рассказывая истории три часа, пока мы готовили печенье. Потчевала ими, как своими вкусными варениками с вишней. Таких вареников, как у Рыжухи, я не ела даже в Киеве, на Крещатике, а там умеют готовить вареники.
К вечеру коробка с золотыми бликами на боках, была полна крошечных пирожных. Сверху лежала аккуратно вырезанная из бумаги салфетка в виде снежинки невесомая и очень красивая.
Такие делались обычно к Новому Году. Ну и что? Красивая же, и это главное! Я чуть не плакала от счастья.
Белла вытирала красные, слезящиеся глаза мужским носовом платком и растроганно бормотала:
Или я фасону не знаю? А гэзунд дип ин коп! (Дай бог здоровья твоей головушке)
Купив в книжном магазине тонкую бумагу и, написав крупно красным карандашом, «Я тебя люблю», пририсовав сердце, пронзённое стрелой, я положила записку сверху, на печенье.
В школе на празднике народу было много. После «монтажа» и концерта сели пить чай.
Когда я открыла коробку, по классу пронёсся вздох восхищения: маленькие кружочки и прямоугольнички на один зубок, украшенные разноцветным кремом с вишенкой сверху поразили всех.
Печенье было съедено до последней крошки. Галина Гавриловна поставила мне «пятёрку». Похвалы сыпались на мою счастливую голову. Бабушка сияла.
А когда вместе с бабушкой мы возвращались с праздника, я честно призналась, что печенье пекла Белла Львовна, а я только помогала. Бабушка не удивилась, а счастливо улыбаясь, сказала:
Я догадалась. Её вкус сразу узнаешь.
И, продолжая счастливо улыбаться, добавила:
Таких не делает больше никто. Только Белла. А теперь ещё и ты научилась.
Засыпая, я жалела только о том, что вместе с родителями не принимала поздравления толстая, добрая и прекрасная Белла Львовна по прозвищу Рыжуха.
Пустую коробку бабушка поставила на видное место в кухне. А утром долго смеялась, читая записку, лежавшую в коробке.
Я почти не получала подарков, тихо сказала она, Этот самый дорогой для меня.
Она прижала записку к груди.
А ты говорила, что самый дорогой у тебя уже есть? запальчиво возразила я, А колечко из серебра с лиловым камушком? Ты его никогда не снимаешь.
Это твой дед. Подарил перед войной. И теперь у меня два самых лучших подарка на свете, бабушка отвернулась и вытерла глаза передником.
Засыпая, я всплакнула. Мне было жалко бабушку, прожившую долгую жизнь всего с двумя подарками.
Теперь в этой золотой коробке хранились старые тетрадки с первыми стихами, письма от друзей, школьные табеля моих детей и дорогие мне фотографии, чёрно-белые, сделанные не так, как принято сейчас наскоро, айфоном, а настоящие проявленные в тёмноте ванной.
Я неловко повернулась в тесноте комнатенки. Коробка упала, и фотографии рассыпались.
Я опустилась на маленькую скамеечку-стремянку: со старых фотографий смотрел другой мир родной, почти забытый, но другой.
Я растерялась В коробке жили истории из прошлой жизни, и та, давешняя, которая разбудила на рассвете. Снимки резко отличались от сегодняшних отсутствием придуманных поз и суеты, четкими черно-белыми контурами. Во времена моей юности, чтобы сделать фото готовились как на праздник.
Мой дед, да и все остальные мужчины перед походом в фотоателье шли стричься в парикмахерские, женщины делали прически, надевали нарядные платья, отглаживали костюмные пары. Пойти в фотоателье считалось важным событием. Потом долго ждали очереди, ждали, пока мастер выбирает положение и устанавливает, кто и где сядет, или подле кого встанет. Рассаживались, спорили, менялись местами и мучительно смотрели в глазок фотоаппарата, боясь закрыть глаза. А когда все уставали, раздавался очередной возглас фотографа: «Внимание, снимаю!» И через неделю фотографии были готовы.
За ужином, когда за столом собиралась вся семья, дед тщательно вымытыми руками открывал конверт с долгожданными снимками и в торжественной тишине передавал их бабушке.
Она долго вглядывалась в лица и выносила приговор: хорошо вышли или неудачно, и надо снова идти фотографироваться.
Я же видела в родных непривычно-чужое выражение или черты давно ушедших родственников, старинные фотографии которых любила рассматривать в альбомах. Но глаза на тех прежних фото и впрямь получались необыкновенными, наполненными чем-то значительным.
Я перебирала рассыпанные карточки из коробки, и время останавливалось. А я мчалась
Шестнадцатилетняя девчонка с сомнениями, страхами и бесконечной верой в хорошее, летела по мосту длиной в 30 лет. И лишь успевала удивляться счастливым и горьким мгновениям, пережитым тогда. Может, для этого и нужно рассматривать старые фотографии, чтобы встретиться с собой, давешней?