Писал на них проекции созвездий.
У камина, где варился кофе в котелке,
Были раскиданы подушки, карты звездного небо и поразительно длинные,
Обвивавшие всю готическую мебель и все узенькие деревянные колонны,
Свитки.
На синем бархате софы
Дремали ласки с серебристой шерстью.
Когда они переворачивались или били хвостами,
На их шейках звенели золотистые колокольчики в виде звездочек,
Пришитые к голубым да черным бантам, лентам и ошейникам.
А прямо за этой софой
Стоял железный пьедестал,
Охранявший хрустальный шар, в котором метались искры.
Я спрыгнул с пятиугольного стола,
Карты и книги на котором испортили разлитые чернила,
И безо всяких угрызений совести направился к шару,
Чтобы получше их рассмотреть,
Наступая при этом на свитки и атласы звездного неба на полу
Грязными подошвами,
Цепляя и разрывая бумагу и пергамент шпорами.
Какое мне, собственно, дело до сохранности чужих карт,
Если это не игральные и не морские карты?
Я хотел рассмотреть хрустальный шар,
Зазывавший меня изменявшим цвет свечением,
Но споткнулся о толстый календарь,
Брошенный на пол,
И завалился, плащом зацепив и уронив на себя железный пьедестал.
Колдовской шар покатился по мне,
Как Солнце по атланту, чихнувшему и невольно уронившему небосвод!
На шум примчался сам придворный звездочет,
Зачитывавший принцессе Камилле ее гороскоп:
От бумаг в его руках все еще веяло розовым маслом.
Застав меня на месте преступления, он пришел в бешенство,
Он закричал, затопал ногами,
Раскидал свои драгоценные бумаги и даже бросил в меня колпаком, расшитым созвездиями.
Господин астролог бесновался так, что не заметил,
Как шар прокатился по скользкому деревянному полу к открытому панорамному окну
И предался свободному полету.
Он, вероятно, разбился, так как минуту спустя в небо
Со свистом петард и магических зарядов
Устремились разноцветные искры.
Меня обругали всеми самыми грубыми словами на латыни,
И я засмеялся.
Но после, когда астроном заставил ожить волшебные золотые доспехи,
Охранявшие его книжный шкаф,
Я снова запрыгнул на стол, схватился покрепче за канат для поднятия и спуска люстры,
Разбежался
И вылетел в окно вслед за злополучной стекляшкой!
Я достиг земли, отпустил канат и приземлился в кусты гортензии под окнами гардеробной старшей горничной принцессы.
Она заметила меня, обругала, решив, что я за ней подглядывал,
И засвистела в глиняный свисток на шее, сзывая всех королевских собак.
На меня налетела свора злейших охотничьих псов, я отбивался от них, как мог!
Видите вот эту рваную красную тряпку, заткнутую за мой пояс?
А ведь до того, как эти хвостатые на меня накинулись и изгрызли в кровь,
Это был мой любимый белоснежный камзол
Эх, ну, долой былое, прочь эту тряпку!
Выкину ее сейчас же.
Кто поймает тому повезет!
Или нет: говорят, мои неудачи губительны и заразны, как чума.
Дыхание ветра наполнило собой бордовую ткань
И перенесло ее от кибитки гадалки до закутка госпожи Бон-Бон.
Ее роскошный карточный замок, привлекавший внимание к скромным товарам,
Был разрушен красным платком,
Как огненным вздохом дракона.
Карты рассыпались, а глянцевые уголки их
Западали в сколы и царапины часов, гребешков и подстаканников,
И торговка Бон-Бон могла быть уверена хотя бы в том,
Что они не улетят от нее,
Но галантерейщица все равно волновалась:
Ветер колышет их и не поднимает, но что, если он вдруг усилится?
Небо ясное, Солнце сияет, но что, если свет померкнет,
И ветер вдруг усилится?
Причитая, госпожа Бон-Бон собирала свои карты в кожаный чехол для колоды.
Де Рейв: Ну, оставим дворец прекрасной принцессе!
Панорамные стеклянные окна, грязные до того, что за ними ничего не видать,
Гобелены и занавесы, дышащие изменами,
Не про нашу честь!
А золото и корона были у меня и на воде,
На большой воде, пылающей зелеными пламенными языками ламинарии на дне.
Вот к глубине морской я и отправился.
Не нашлось мне там лодки или паруса под стать большим планам,
Пришлось остаться на берегу.
Доски причала были совсем сухими и горячими от света Солнца,
Только в щелях были видны облупившие скрытую обратную сторону ракушки и водоросли.
Мой притягивающий тепло черный костюм гарантировал,
Что я превращусь в уголек, если задержусь,
Решив погреться в золотых лучах!
К счастью моему, конечно же, долго я там не пробыл.
Эх, как играли солнечные зайчики в стеклянном ведре с уловом старого рыбака!
Там были клыкастые щуки, забавные пятнистые карпы и страшные черные пиявки.
Забавляли их и заставляли кружиться пестрой подводной каруселью пятна света и радуги,
За которыми наивные рыбки охотились,
Намереваясь поймать и поглотить неощутимые эфемерные следы.
Я рыбаку предложил свою помощь.
Что я, рыбу не ловил?
Было дело!
Там, в краю ледяных пустынь, где я рос,
Все покрытые плотным льдом реки несли отпечатки моих рук и сапог на движимых с талой водой прозрачных плитках,
Пугая осетра и сельдь.
И сетями, и ловушками, и копьями я ловил рыбу!
Даже в кита, нападавшего на мой корабль однажды, я стрелял дротиками из трубки.
А вот старик дал мне удочку.
Вы видели ее когда-нибудь? Дирижерская палочка великана!
Как с нею обращаться, как ее в руках удержать?
Я и оседлать ее пробовал, как коня на деревянной палке,
И в воду ее вонзал,
И колдовать ею, как скипетром волшебника, пробовал.
Посмеялся рыбак надо мной и показал, как ею рыбу удить.
Я закинул удочку, приложив столько усилий,
Что сбил с себя любимую черную шляпу,
С которой никогда и ни за что бы не расстался!
Упала она в воду, понесло ее течение прочь от причала.
Кинулся я спасать свое имущество,
Отбросил удочку так, что та опрокинула ведром с уловом,
Да прыгнул с досок в морскую синеву, облив рыбака с ног до головы соленой водой.
Спешил я за шляпой, избегая сильных течений и жмурясь от яркого света,
А мимо проплывали сбегавшие карпы и щуки из большого ведра.
Обругал меня старый рыболов всеми словами, какие были у него в арсенале.
Вот так решение! В самом деле!
И не боялся он распугать этими выкриками всех рыб?
Может быть, всплеск от моего прыжка тоже был громким,
Но не до такой же степени, господа!
В погоне за шляпой,
В битве с ненасытной стихией,
Проглотившей мой корабль однажды, а после решившей забрать еще и головной убор,
Я нацеплял всем телом пиявок и промок так, что, когда я догнал и натянул шляпу,
На мне осталась только одна маленькая сухая точка:
Не достигший волн черный фетровый затылок.
Но рано мне было радоваться!
Рыбак запустил в меня банкой со своими червями,
Такой, знаете ли, большой и тяжелой железной банкой!
Я не был уверен в том, что это подходящее для меня угощение,
Пришлось нырнуть в воду и скрыться под прозрачным щитом родной стихии.
Рябили на нем черные и темно-серые пятна моего костюма,
И отчаявшийся рыболов не сумел в меня попасть,
Какая однако же досада!
Доктор Ф: Вот уж действительно.
Может быть, хотя бы это единственное в
Де Рейв: Многоуважаемый доктор Ф сейчас наверняка заметит,
Что этому стоило бы случиться,
Потому что удар банкой по голове это, вероятно, единственное,
Что могло бы убить такого славного малого, как я, или хотя бы вправить мне мозги!
Доктор Ф: Мерзавец.
Де Рейв: Искренне благодарю за комплимент моему дару предвидения.
Доктор Ф: Негодяй и последний плут.
Де Рейв: Это я тоже предугадывал, но отвечать не собираюсь.
Меня ждет продолжение моей истории!
Долго плавал я в привычной мне голубой прохладе
Среди разноцветных коралловых деревьев и обросших зелеными пляшущими лентами камней.
Зазывали меня в подводные дворцы русалки,
Похожие на тропических рыб, скатов и аксолотлей,
Но я поклялся себе не верить им после того,