Кто-то взял Ксеню за локоть. Ксеня вздрогнула и отвела взгляд от церкви. Рядом стояла сгорбленная бабушка. Тело ее сгибалось почти под прямым углом, отчего бабушке приходилось задирать подбородок, чтобы смотреть на собеседника. Бабушка опиралась на палку, а другой рукой аккуратно, но требовательно давила на Ксенин локоть.
Ты не смущайся, дитка, у блаженной Ксенюшки можно не только малыша вымолить, и другое можно, чего тебе надо, она сама знает.
У Ксени перехватило дыхание.
К-ксенюшки?
Бабушка кивнула. У нее были черные глаза, которые как будто тонули в складках век. Круглое лицо покрывала сетка морщин. Глаза казались бусинками, вшитыми в мягкую игрушку. Бабушка улыбнулась беззубым ртом.
Сюда в основном за малышом ходят, смотри, она кивнула в сторону череды женщин, продолжавших молчаливый обход здания, но тебе, вижу, малыша пока не надо. Вера, даже спящая, даже безглазая сильна, а ее в тебе предостаточно. Ты с Ксенюшкой познакомься, она тебе многое подскажет.
Старушка отпустила Ксеню и засеменила прочь по дорожке.
Ксеня шагнула по направлению к церкви и остановилась. Какая-то ее часть хотела развернуться и как можно быстрее уйти, не обращая внимания на людей, свечки и сумасшедших кладбищенских бабок.
У блаженной Ксенюшки
Но любопытство пересилило, и Ксеня подошла к зданию вплотную. На белой каменной плите виднелись тисненые позолоченные буквы. Ксеня пробежала по ним взглядом. «В сей часовне погребена жена певчего Андрея странствовала звалась именем мужа принимала участие в строительстве церкви тайно таская кирпичи». И в самом низу: «Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения своей души. Аминь».
Ксеня почувствовала странное облегчение: она не знала ни эту женщину, жившую в Петербурге задолго до ее приезда, ни историю ее жизни, ни приписываемые ей чудеса. Значит, и делать ничего не нужно. Все это не имеет к ней никакого отношения. Старушка права в одном: малыш Ксене сейчас точно ни к чему.
Ксеня пошла дальше по дорожке, стараясь больше ни с кем случайно не встретиться взглядом.
У могилы деда Ксеня почувствовала себя странно.
Будто она шла сюда с какой-то целью, а как дошла забыла, что собиралась сказать. Или сделать. Она обошла надгробие кругом, присела на корточки, словно искала подсказку. С последнего ее посещения ничего не изменилось. Но Ксене все же стало тревожно. Опять появилось зудящее ощущение внутри головы, и Ксеня потерла виски пальцами.
С наступившим, дед, прошептала она. С наступившим, папа. У меня она растерялась и замолчала, подбирая слова. Вроде бы все нормально. Или нет. Не знаю.
Она поняла, что действительно не знает, как у нее дела. Сессию она сдала, стипендию получила, в квартире все благополучно, Парсек сыт и здоров. Что с друзьями поссорилась бывает, это мелочи.
Но что-то подсказывало Ксене, что как раз на такие «мелочи» Бенцион Владимирович обратил бы пристальное внимание. Она почти увидела, как он хмурится и барабанит тонкими пальцами по краю стола.
Ксеня выпрямилась и постояла еще немного, переводя взгляд с могилы отца на могилу деда и обратно. Сумерки обступили ее, она уже не могла различить надгробия соседних могил. Зажглись фонари. Тишина, нарушаемая только шумом ветвей и карканьем ворон, давила Ксене на уши. Она подождала еще пару минут, словно чего-то ждала, и наконец сделала неопределенный жест рукой.
Я пойду. Она кивнула могилам. До встречи. Надеюсь, когда церкви закроют, кладбище останется открытым, чтобы мне вас навещать.
Обратно Ксеня шла быстрым шагом, не глядя по сторонам. Она вышла с кладбища, почти сразу же поймала маршрутку, и всю дорогу домой ее не покидало странное и щекотное чувство, будто она забыла что-то сказать. Или спросить. Или сделать.
Глава 2
Борщ буквально
Санкт-Петербург, январь 2005 года
Ксеня и предположить не могла, что пока она навещала отца и деда, Сашка тоже бродил по кладбищу.
Сашка родился и вырос на Лиговском проспекте. У него на глазах менялся облик города. На месте дома, где жили его дед и бабка, отец успел ему показать латунные таблички с дореволюционными шрифтами на двери коммуналки, теперь стояло здание метро. Метро это хорошо, в этом районе людям не хватало транспорта. Обещали протянуть ветку метрополитена и к Обводному каналу. Но Сашка почти везде ходил пешком, метро его интересовало мало. Что его интересовало так это деревья.
А с деревьями на Лиговке была беда.
Ноткины жили на пятом этаже, квартира выходила окнами на проспект. Перекрестья улиц поблизости были сплошь голыми, бетонно-каменными. Надя, которую, как любую девушку, периодически охватывала решимость похудеть (Сашка не понимал, зачем его костлявой сестрице худеть), иногда пыталась бегать по утрам. Ее попытки ограничивались парой-тройкой дней, после которых она с досадой заявляла:
В этом районе невозможно вести здоровый образ жизни.
Сашка не любил бегать, но он любил гулять. Поэтому иногда он бродил по Волковскому кладбищу.
На Волковское кладбище его послала мамина двоюродная бабка. Суеверная баба Варя служила бесценным источником городских легенд и примет. Когда она узнала, что Сашка поступает в театральный институт, она немедленно вывалила на него ворох советов. Среди них была рекомендация прогуляться по Актерской дорожке Волковского кладбища.
Я туда всех, всех посылаю, напевно говорила баба Варя. У нас кладбищ много, а такой поддержки и такой энергетики ты, рыбонька, нигде не встретишь. Только на Волковском, только там. Еще в лавру можно, там тоже все свои, но на Волковском особая, особая энергетика. Ты походи между деревьями да послушай. Сам поймешь.
Сашка пропустил пассажи про энергетику мимо ушей, но до кладбища добрался. Ему действительно понравилось гулять по дорожкам, со временем он запомнил расположение могил известных актеров и литераторов и вступал с ними в пространные мысленные диалоги. Когда баба Варя уже была при смерти, и Ноткины по очереди несли вахту у постели болеющей старушки, Сашка развлекал ее рассказами о том, какие могилы посетил. Баба Варя расцветала, розовела, сухие губы растягивались в улыбке, и она патетически шептала:
Энергетика, рыбонька, все дело в ней, в ней.
Теперь ноги на автомате несли Сашку на Волковское кладбище, когда ему хотелось побыть одному и поразмыслить над проблемами. В какой-то книжке он прочитал, что у каждого человека есть убежище реальное или мысленное, где можно прополоскать мысли, как белье, которое сушится на ветру. Волковское кладбище стало для Сашки таким местом.
В этот день в середине января кладбище являло собой странное зрелище.
Деревья стояли в воде. Вода выглядела гладкой, как стекло, и возник таинственный зеркальный мир. Дорожки терялись в тумане, который бережно окаймлял видимое пространство. «Виньетка», вспомнил Сашка название обрамления для картины или странички в книге, а также для фотографии, когда края снимка чуть затемнены или, напротив, осветлены. Мир был обрамлен виньеткой из тумана, и ему это понравилось: настоящее Убежище.
Сашка бродил по дорожкам. Ему о многом нужно было поразмыслить. Когда он выходил из дома, на душе было тяжело, как бывает перед экзаменом, к которому ты не готов. На кладбище ему становилось легче, словно душу и в самом деле полоскал невидимый свежий ветер.
Сашка потеребил шарф и чуть ослабил петлю. Он вспоминал каждое слово из услышанных в тот вечер, когда Страшила, которую он привык считать помехой, искажением привычного пространства Ксениной парадной, затащила его в приоткрытую дверь своей квартиры.
Тогда он даже не успел испугаться, просто стоял перед ней, уронив руки. В прихожей не было ни одного лишнего предмета: Сашкин взгляд метался с вешалок на шкафчик, с опрятных обувных полок на чистый коврик. Из кухни тянуло густым запахом борща, таким аппетитным, таким цветным перед глазами полыхнуло морковно-свекольными разводами на бульонной глади, что у Сашки громко заурчало в животе.