И ведь та-то каша была не то чтобы идеалом; не повторить стремился Клюев, а, скорее, выдать гениальную вариацию на тему не получалось. Он был собой недоволен. Вернуться к овсянке он уже не мог трижды пытался и трижды тошнило; мимолетные измены с рисовой и пшенной кашей приводили то к изжоге, то просто к раздраженной неудовлетворенности; попытки завтракать не кашей, а мюслями, сухими завтраками, просто бутербродами, на весь день оставляли Сергея Яковлевича голодным, сколько бы он ни налегал на плотный обед и ужин. Казалось, что эта гурьевская разом разрушила привычную жизнь, принеся в его жизнь соблазн.
Не мог уже Клюев остановиться, в какой-то гастрономический угар его увлекло с маслинами, консервами «мясо бобра» и иными несуразностями долгого хранения, заказываемыми почтой.
Наконец, мама господина Шаурмы подала ему идею, достойную Евы: закодироваться от этой напасти, как от пьянки кодируются мужики. Клюев с мыслями вроде «Рататуя из меня не вышло» согласился и закодировался.
Вскоре он умер от кишечной непроходимости. Господин Шаурма приехал на похороны и скорбел.
Время между завтраком и обедом прошло вполне заурядно, так что эти часы мы, с вашего, конечно, разрешения, перескочим.
А вот отобедать господин Шаурма решил в знакомой ему кафешечке подвального типа, что была как раз по пути к скому парку, где он должен был встретиться в обед господина Самсы, который был как раз на час позже обычного времени обеда господина Шаурмы.
В кафешечке господина Шаурму сразу не на шутку напугали два молодца за соседним столиком, один рослый, плечистый б у г а й, второй сутулый, как бы для контраста. Господину Шаурме было бы стыдно уйти, показав всем, и уж особенно персоналу, что он испугался бугая и убежал, поэтому он решил остаться, заказал бизнес-обед и кушал его, с тревогой ловя реплики, доносящиеся от соседей:
И что бы ни случилось а в голову не бери, это говорил сутулый.
Нехорошо, отвечал бугай, поеживаясь и поводя бычьими плечами. Эти бы плечи на десять человек разделить и раздать и будут как в мундирах что у меня там такое, как у Петросяна. Зажигалку обронил.
Нет, возвращаться не будем, невозмутимо сутулый ему.
Нет, нехорошо, снова здоровяк бубнит. На такую-то комплекцию голос поувереннее бы полагался, так нет же, мычание, бубнеж, робость.
Молчи, заклинает сколиозный.
Плохо это, здоровяк то да потому.
Бугай пепельницу то в ладонь возьмет, то выпустит. Супчик заказал и чай какой-то, и хлеба, хлеба принесите побольше. А на улице батюшки бывает ли такое не десятое ноября же полиция, прямо парами такие и раз, и два, шестнадцать полицейских, теперь они в бейсболках, что совсем как будто неуместно. Господину Шаурме страшно, здоровяк на полицию не смотрит, а сутулый ему:
А нет собаки.
Не друг ты мне больше, бугай пепельницей, как в этом, на льду-то который, керлинге, по столу прямо в сторону горбатого покатил. Чужими руками жар загребаешь.
Так я же с тобой был. Да ну чего говорить
Ну знаешь зря мы с тобой
Да не кричи, не кричи, бугая успокаивает. Не говори никому.
Да ты и да мы и как лучше. Она и страх какой. У меня дети.
Дети. Я и сам боялся. Все мы правильно сделали, все хорошо.
Да меня же трясет практически! громко снова.
Ну чего, чего, у нас вот такие нету в этом романтики.
Какой еще романтики? Ты что, не понял, что мы щас сделали? Мы собаку убили!
Господин Шаурма чуть на стуле не подпрыгнул.
Ну да, романтики, как это в интернете догхантеры. Весь двор боялся, а мы мы всем же помогли.
Да нас посадят теперь, лопух в бинтах слышал, в лицо господину Шаурме здоровый говорит.
Н-не мое дело! не на шутку струхнул господин Шаурма, а уйти по-прежнему боится.
Ну что бы ты, дождался, пока она ребенка твоего цапнула? Илюшу? Или Стасика? Или не дай бог Анюточку? Наплодил сам детей да всему двору страшно!
А ты только стоял
Я руководил.
Я думал, мы вместе
Я тебя прикрывал.
Вы насчет меня не беспокойтесь, наконец, господин Шаурма вклинивается. Я вас поддерживаю.
Он нас поддерживает, сутулый с той же интонацией.
Да только страшно мне. За это сажают вообще?
За все сажают. Давай, доедай, нам пора возвращаться.
И как ты спать сегодня ляжешь?
Я, с вашего позволения, пойду, набрался храбрости и поднялся господин Шаурма: всего семь минут до встречи с господином Самсой остается.
Иди, пожимает плечами сутулый.
И вот господин Шаурма покидает кафешку, коря себя за то, что разрешение спрашивал, а официантка слышала но весьма скоро себя успокаивает, вспомнив похожую историю: тоже он подслушал, правда, в общественном транспорте, разговор двух тусовщиков студенческого возраста об особых таблетках аптечных, рецептурных, которые делают нечувствительным к наркотикам, хоть граммами нюхай потом не возьмет.
«Это разновидности испанского стыда», обобщил господин Шаурма, произведя в уме индуктивную операцию.
Итак, сидят на скамеечке господин Шаурма и господин Самса в парке, у господина Самсы в руках веточка, он чертит фигурки (квадратики, кругляшки) по гранитной крошке и вещает, что, находясь «в потоке», ты одновременно находишься и «в приятии».
Мне что же, дырку в голове приять?
Ну ты прими, ведь ты же в ресурсе, в моменте, тебе это дано будь с этим, наполнись
Да мне как дождик когда даже каплет, аж в голове мутится, боль страшная.
Нет, ну ты отнесись безоценочно, отпусти, создай намеренье отпустить, не попадай в иллюзию ума, почисти свой разум
Да вот мне доктор
Да доктор-то что
Да, говорит, мне надо, говорит, чтобы меня пересобрали.
Ну так и я тебе про что?
Ну так а где?
А ты не помнишь, где?
Нет, я не помню.
В ответ на это ошеломляющее признание Господин Самса весело смеется и обещает проводить господина Шаурму, «куда ну, где» его «пересоберут», но вечером уже, после работы.
Что было в эти несколько часов, я вновь здесь пропущу (для краткости); и вот идут, значит, господин Самса и господин Шаурма по улице, спускаются в подвальчик, где их встречает улыбчивый и скромный Шаурмен-мечтатель.
Смотри, что с ним, показывает господин Самса.
Ну что, ну, надкусили, ну
Ворона клюнула как будто, подсказывает господин Шаурма.
Пересобрать его бы, советует господин Самса.
Лаваш обычный, сырный?
Господин Самса смерил господина Шаурму оценивающим взглядом и ответил:
Старик ну без обид но тебе ну жирно будет сырный. Давай обычный, обратился он к Шаурмену.
Шаурмен схватил господина Шаурму, бросил на стол, почти даже вовсе не засиженный мухами, разболтал, развертел, разоблачил его из лаваша, достал из большого такого, продолговатого кулька другой лаваш и принялся, прямо руками в одноразовых целлофановых перчатках, перешвыривать содержимое господина Шаурмы в другой лаваш.
Как сам, наполненно? чтобы прервать молчание, спросил господин Самса.
Нервничаю много, сквозь зубы ответил Шаурмен, заворачивая новый лаваш господина Шаурмы.
Отчего, работы много? предположил господин Самса.
Да нет, работа всегда Я всегда много работал, откровенничал Шаурмен, прижаривая господина Шаурму. Я, знаешь, видел много людей, которые не понять чем жили, и, честно скажу, завидовал им. Они жили свободно, им все равно, что денег нет.
(Господин Самса понимающе кивнул).
Как перекати-поле, то тут, то там.
(Второй понимающий кивок).
Свобода, короче.
(Третий).
Но я всегда знал, что отвечаю за своих и не могу рисковать. Они дома не ценят
(Четвертый кивок).
Но зато у нас деньги всегда есть, я работаю без передышки, сам видишь
(Пятый кивок, в знак того, что видит).
Для меня как за радость на пенсию выйти: сделал дела хоть помирать можно.
Так, а нервничаешь из-за чего? тактично вернул диалог в изначальное русло господин Самса.
Да, как будто вспомнил Шаурмен и махнул рукой. Вертолеты эти без конца летают, вжик-вжик-вжик, вжик-вжик-вжик