Помню, как я уже один (видно, азарт оказался сильнее, чем у других) иду через Аничков мост. Ветер вышибает слезы Но зато я запомнил этот миг навсегда. Потом, через много лет, я прочел стихотворение Бунина, то же самое состояние, то же место:
Бунин, будущий нобелевский лауреат, уже видящий и чувствующий все так остро, уже знающий о своей исключительности, никем не оцененной, был вот здесь так безвестен и одинок. Как ты!
В ранних (послевоенных) классах сначала все были одеты кто во что, и вдруг откуда-то пришла первая мода вельветки. Откуда? Почему? Никаких рулонов вельвета в магазинах не наблюдалось. Но понятие утвердилось. «Бабушка, сшей мне вельветку!» звучало тогда во многих коммуналках. «А что это?» Ну, как объяснить?!.. Вельвет вовсе не обязателен. Главное это должна быть куртка на молнии, чтобы можно было, играя, приспускать молнию, потом снова подтягивать и снова, когда захочется, приспускать Свобода! И еще пожелание не тот черный тяжелый материал, из которого тогда шили все Легкость вот что манило. Нечто подобное и нашла моя бабушка на рынке. Смотрю фотографию третьего класса все в курточках на молнии! Мода была всегда!
Государство наводило порядок: в старших классах ввели обязательную серо-голубую форму. И жизнь разделила нас на шерстяных и фланелевых. Шерстяная форма сохраняла свои очертания долго, фланелевая быстро превращалась в мятую тряпку, увы! Я сочувствовал фланелевым, но Помню момент в классе за партой: шерсть натерла нежную шею сзади, но я этим наслаждаюсь, горжусь и даже как-то усугубляю то ощущение, провожу шеей по колючему воротнику снова и снова, смакуя свою принадлежность к «шерстяной элите», диктующую еще и успешную учебу (уж нам ли не справиться с учебой, когда мы так отлично одеты!).
Помню, как мы ехали нашей компанией по Невскому на троллейбусе и говорили о польском кино. И сидевшая напротив благообразная старушка вдруг воскликнула, всплеснув руками:
Откуда вы, ребята? Я просто любуюсь вами! Настоящие гимназисты, как раньше!
Спасибо! Вы тоже замечательны! сказал я.
Жить, не пытаясь улучшить мир, жить зря. Такие мысли и пропадают! Мы толпились в школьном дворе после торжественной линейки по случаю окончания учебного года, освободившись непривычно рано. Мысль можно и реализовать! И я подошел к группе самых отпетых одноклассников, которые уже что-то соображали в углу двора.
А пойдем в Летний сад! предложил я.
Они офонарели. Уставились на меня. Увидели, наконец! Закончился девятый класс, а дальше меня переводят в другую школу Но уйти так, чтобы потом никто и не вспомнил, я не хотел.
Там лебеди на пруду! вдруг сказал я, вовсе не будучи в этом уверен.
Отвечаешь?
Да!
Ну, пошли!
Мне кажется, я их отвлек от чего-то важного и идут они только за тем, чтобы потом мне накидать, но уже на законных основаниях. Вот и отпразднуют окончание учебного года!
От Моховой до Летнего сада путь недолог. Но мучителен. Не я создал этот мир! Почему же я отвечаю за него? Ответишь! А кто же еще? Дураков больше нет.
Конечно, никаких лебедей на пруду не оказалось.
И где?!
Мне хана. А также и жизни, которую я им обещал. «Так сделай ее! Или хоть попытайся!» Я нащупал в кармане бутерброд, выданный мне на весь день. Бутерброд плюхнулся посередине пруда и из крохотного домика на берегу, где и уточке, казалось, не поместиться, выпорхнули вдруг два чуда, два лебедя, и поплыли, отражаясь. Я сглотнул слюну. Прощай, бутерброд. Но я сделал что мог! Миг торжества! И всё? Конечно, они хлопали меня по плечам, по правому и по левому (ребята они неплохие), но ведь эполеты Преображенского полка от этого на плечах не выросли.
Ну что, кудесник, любимец богов? Доволен? И так теперь каждый день? Бутербродов не напасешься! Волнение почему-то нарастало.
Я свернул к себе на Саперный и вошел в другой мир. Стало вдруг очень жарко, возник нежный туман, и все стало необычным. Звуки доходили глухо, словно издалека. Я попал в какое-то волшебное царство! Жара нарастала, жгло мочки ушей. На лестнице показалось холодно, меня колотило. Что это? Где я? Горький вкус во рту. В прихожей стояла женщина, похожая на маму. Она положила мне на лоб ледяную руку.
Э-э-э! Да у тебя температура! глухо, словно сквозь воду, донеслось.
«Может, из-за температуры я так и начудил?» подумал я.
2
Да не так это делается!
От такой фразы я очнулся. Я ничего еще не делал и уже что-то «не так»! Усмехаться, оказывается, больно. Губы, видимо, воспалены и потрескались и, кажется, кровоточат. Больница! Отсюда и голоса. Неприятные. Осторожно открыл глаза. Унылое однообразие, ряды стриженых голов. Обладатель ближней головы в каких-то шрамах и струпьях, видимо, и есть тот, кто знает, как это делается, причем всё! Мудрейший! Голован!
Дай! он взял у соседа банку сгущенки, которую тот пытался расковырять тупым ножом, и поставил себе на тумбочку. Жди! он нагло захохотал. К нам на Шкапина придешь голым уйдешь!
«Какой же идиот к тебе на Шкапина пойдет?» еще подумал.
Но оказалось я. Зачем? Об этом и речь! Шестнадцать лет и надо куда-то двигаться.
В палате был странный обычай. Часть ужина два ломтя хлеба и два кубика масла все приносили сюда и, сделав бутерброды, пировали здесь. Я бы сказал, «бездуховно общались». Я, увы, не принимал в этой «масленице» участия. Мама не положила в котомку нож, и я, отвернувшись к стене, глотал хлеб отдельно, а масло отдельно. Оно казалось соленым. Слезы? Давно я не плакал. Сильно ослаб. Долго не поворачивался: пусть слезы высохнут. И так продолжалось неделю! Но однажды (силы, видимо, появились) я, повернувшись к публике, положил два куска масла на ломоть хлеба, придавил другим и нацелил это двухэтажное сооружение в рот. И был наконец-то замечен.
Гляньте! В двойном размере жрет! Во буржуй!
Эй! «В двойном размере»! Куда пошел! Дай укусить!
Стой, двухэтажный! Не уйдешь! мне перегородили дорогу.
Вот он, миг славы, а точней позора!
Ша! рявкнул голован, и все застыли. Геть отсюда!
Сатрапы, отталкивая друг друга в дверях, исчезли. Пришло, значит, и мое время. Что покажет?
Наблюдаю тебя, заговорил он (худой парень лет шестнадцати). Удавишься, но не попросишь! На!
Он протянул мне символ власти финку с наборной ручкой из плексигласа разных цветов. «На зоне делают!» слышал уже его хвастовство.
Спасибо. Я люблю так! теперь я уже принципиально пытался запихнуть свое двухэтажное сооружение в горло.
Не воспользовался возможностями. Зато воспользовался он.
В центре живешь?
Да, отложив в сторону свой суперброд (говорить с набитым ртом невежливо), сказал я.
Ну, не совсем в центре, но это неважно. Не будем нарушать ход его мысли. Мыслит стало быть, существует!
И все там культурные, вроде тебя?
Да.
Ну, далеко не все но возражать снова не стал.
Проблем больше у тебя не будет! царственно произнес он.
Спасибо, откликнулся я.
«На время болезни? Или навсегда?» этот иронический вопрос я, конечно, не озвучил.
Заметано? Фека! Феоктист! он протянул мне костлявую руку, и я ее пожал. Между нами, пацанами, доверительно произнес он.
Валерий, сказал я. Со своей стороны что смогу! я растрогался.
Какие погоны к нам зашли! вдруг восхищенно воскликнул он.
Чтобы все услышали? И они услышали.
Я действительно кудесник! Возле двери стояла мама, озираясь, и с ней какой-то уютно-кругленький, сияющий улыбкой и лысиной военный, сияющий еще и погонами.
Так вот же Валерка! воскликнул он, и они с мамой кинулись ко мне.
Помнишь меня? сиятельный гость тряс мне руку. Вася Чупахин.
А, вспомнил: вы в командировку к нам приезжали!
Ну вот, а теперь уезжаю. Хочу забрать отсюда тебя.
Мы вместе, нет? Фека трагично посмотрел на меня.
Чупахин перевел взгляд на Феку.
Шашерин Феоктист! солидно отрекомендовался он.
Мой друг! произнес я.
Честность тогда зашкаливала. Он мне помог, вернее собирался. Уже хорошо! Нельзя такое отбрасывать.