Рвано выдыхаю и прикрываю глаза.
Девчонка Аддерли снова будто в голову залезла; в ней просто не остаётся никаких посторонних мыслей одна рефреном прямая, как линия мне дико, до воя хочется в её рот.
Этим странным осознанием припечатывает и сердце лупит под кадыком.
Ту, что передо мной на коленях, я вижу насквозь и на три метра вглубь, а другую никак не могу; только представляю, как она запрокидывает голову, глядя на меня снизу-вверх, облизывая взглядом своих больших серых глаз с пляшущими выпускной вальс чертями на дне расширенных радужек.
Сжав волосы на затылке Паулы, рву её голову на себя, толкаясь членом в горло. Кончаю. И ослабляю хватку.
Она задыхается, но пытается максимально продлить мой оргазм; обхватывает ствол ладонью, мажет по нему губами, скользит кольцом пальцев и, зажимая головку в кулаке, посасывает с влажным звуком совершенно по-бл*дски.
Паула не рабыня. Всего-навсего любовница одного из моих уважаемых партнёров по бизнесу. Девушка, которой я пользуюсь втайне от него. Впрочем, не без её на то согласия.
Она в последний раз засасывает головку в рот и медленно выпускает, позволяя члену выскользнуть. Облизывает губы от спермы и, не поднимая на меня взгляд, кладёт ладони на обнаженные бедра, а ноги подгибает под себя.
Ждёт.
Провожу большим пальцем по её распухшей нижней губе, даря единственную скупую ласку. Стискиваю зубы сильнее, чувствуя, как она поддаётся щекой к моей руке, притираясь и прижимаясь, но, чётко и сразу улавливая мои настроения, возвращается на исходную.
Она знает, что мне нравится абсолютное повиновение.
Умница. Придёшь в следующий раз.
Она всегда ждёт этих слов. Только их. Потому, что знает, если хоть раз не произнесу мы больше не увидимся.
Я позволяю Пауле уйти. Сам иду в душ, быстро смывая с себя запах секса и ощущения прикосновений её рук.
Одеваюсь, надевая брюки, натягивая на чуть влажные плечи рубашку и неизменно наплечную портупею с пистолетом. Пиджак просто прихватываю с собой сегодня мне предстоит парочка официальных встреч.
Но сначала я хочу понаблюдать за Уолтером и малышкой Аддерли, дабы понять, как много работы ещё предстоит проделать с ней в последние несколько недель.
Наивная. Она надеется, что папаша найдёт деньги и заберёт её; а может, на то, что сглупит братец и попробует забрать её у меня из рук.
Вот только я знаю, что это им не поможет.
Даже если младший Аддерли посмеет получит дыру во лбу, а сам Бенни никогда не сможет предложить мне то, что уже пообещал покупатель его дочери.
Не всё в жизни можно оценивать деньгами есть вещи куда поценнее и поважнее их.
***
Киваю Оскару, проходя мимо него, и спускаюсь в подвал.
Она не плачет. Это первое, на что я обращаю внимание, подходя к двери.
Не слышно раздражённого голоса Уолтера и ударов ремня в свисте. Тихо. Смею предположить, что малышка Аддерли ведёт себя подобающе, и губы сами собой складываются в довольную улыбку.
Тем не менее, знать о себе не даю.
В комнату не вхожу, предпочитая остаться в тени и понаблюдать за ними.
Прийти за тем, чтоб своим появлением нарушить воспитательный процесс не моя цель. Я не хочу, чтобы она решила, что я здесь ради того, чтобы спасти её, и допустила оплошность; он непременно этим воспользуется.
Отполированные до блеска полы из твердой древесины сверкают даже в лучах приглушенного света над столом единственным здесь предметом мебели.
Ни Уолтер, ни малышка Аддерли не подозревают, что я тут.
Глава 6.2
Приваливаюсь к стене и прислушиваюсь к звукам внутри комнаты, пытаясь понять, как скоро они закончат.
Если она заплачет, то я буду вынужден уйти. Ненавижу рыдания.
Некоторых мужчин это возбуждает, и я даже понимаю почему. Осознание факта, что ты управляешь чужими эмоциями и контролируешь женские слёзы, а, иногда, чью-то жизнь это абсолютное удовольствие. Пьянящее. Словно летишь вниз на огромной скорости в костюме вингсьют2, когда ноги твердо стоят на земле, а под пальцами сильная пульсация шейных вен на девичьем горле. Не считаю подобные вещи чем-то из ряда вон, но лично мне они не нравятся.
Я вообще не переношу громкие звуки всхлипывания, стенания, сопли. Особенно крики. Они лишь многократно усиливают желание навредить ещё больше.
Иногда я задумываюсь: отец или сестра, кому из них я больше обязан своей зависимостью к тишине?
Она была молчалива. С самого детства мать таскала её по лучшим врачам пытаясь доказать, что её дочь не имеет никаких физических или психических отклонений и не страдает от этого. Просто она немного странная.
Я же наслаждался её обществом гораздо больше, нежели чьим-то другим. Она умела красиво молчать. В её молчании было так много
Взгляд. Поворот головы. Полуулыбка.
Что-то ещё
Почти неуловимое. Едва заметное
Она казалась покорной
Мёртвой хваткой силюсь удержать в памяти её лицо и имя Оливия. Боюсь, что с годами это уйдёт, потеряется, сотрётся безвозвратно, останется сновидением, которое я буду вспоминать лишь изредка, если вообще смогу вспомнить. Словно она была когда-то и нет. Время, сука, уносит всё, ускользая от моих безумных попыток поймать и вернуть
Однако, мне ли не знать, что имелась ещё одна, не менее веская причина полюбить даже не тишину, а безмолвие.
Начиная лет с семи, отец вплотную занялся моим воспитанием и, когда я плакал, всякий раз он брался за нож, чтобы сделать неглубокую, но памятную зарубку на моих рёбрах. Таких шрамов по обеим сторонам осталась дюжина. Да, потребовалось двенадцать раз, чтобы я, наконец, усвоил плач не средство достижения цели.
***
А ещё в детстве я научился бесшумно передвигаться. Пришлось. Оказалось, что оставаться незаметным порой вообще лучший способ действий. Не выдавая своего присутствия, можно заметить неподдельные чужие эмоции и такие детали, которые, в противном случае, не увидишь; когда знаешь, что за тобой наблюдают, ведёшь себя иначе.
Прямо здесь и сейчас все маски сброшены.
Разумеется, только не у малышки Аддерли. Её это не касается. Ведь она вжилась в роль и прилежно её исполняет, чтобы выжить. Вот только не понимает, что в конечном итоге, она уже не сможет сбросить свою маску, поскольку та буквально припаяется к её лицу. Послушный сабмиссив, исполняющий роль, и сломленный раб очень быстро становятся единым целым.
Наблюдаю, как она сидит подогнув под себя ноги и положив руки на бедра. Её тёмные волосы прихвачены резинкой в низкий хвост, поэтому мне отчётливо виден точёный профиль лица. Девочка смотрит в пол. Как и должна. В неизменной белой майке и пижамных коротких шортах надо бы переспроситься у Уолтера, что за фетиш у неё в шкафу достаточно других вещей.
Спина ровная, словно каждый позвонок в ней напряжён до предела.
Ремень Уолтера лежит на столе, плотно скрученный, а это значит, что он сегодня ещё его не использовал.
Какая она, оказывается, послушная девочка!
Улыбка сама растягивает мои губы.
Уолтер возвышается над ней. Рядом с ним тарелка с порезанными на дольки персиками, откуда он берёт одну и протягивает малышке Аддерли, но она не реагирует. Глаз не поднимает.
С такого расстояния я не замечаю никаких новых следов побоев на её теле, а старые начинают заживать.
Посмотри на меня.
Голос Уолтера в полупустой комнате звучит громко, поэтому я неосознанно морщусь от дискомфорта.
Он никогда не обращается к ней по имени, впрочем, как и я сам, что вполне закономерно. Покупатели желают самостоятельно давать своим рабам имена, а иногда унизительные клички. Они хотят, чтобы мой товар был обученный, дисциплинированный и дрессированный, но оставался безымянным, дабы новый собственник мог сам решить, как его или её потом называть.