Во дворе тянулась широкая кровавая полоса. Напротив Юсуповского дворца полицейский участок. Городовой, привлеченный выстрелом, спешил узнать у князя, что же случилось. Чтобы объяснить кровь и выстрелы, Юсупов, на месте кровавых следов Распутина, убивает свою собаку и говорит полицейскому, что она набросилась на его гостей, и ее пришлось убить. Отсюда и выстрелы. Позднее, когда Феликса спросит доктор Е. С. Боткин, «бывают ли у него угрызения совести? Ведь вы всё-таки человека убили», он ответит: «Никогда. Я ведь собаку убил»196.
Не желая расставаться со своим Другом даже после его смерти, Александра Фёдоровна приказала похоронить тело Распутина в Царском Селе, в углу императорского парка. С приходом к власти Керенского труп был сожжен197.
Следователь по особо важным делам при Петроградском окружном суде В. А. Середа, ведавший следствием по данному делу, позже сказал великому князю Андрею Владимировичу, что «он много видел преступлений умных и глупых, но такого бестолкового поведения соучастников, как в данном деле, он не видел за всю свою практику». Понимая неординарность порученного дела, он как бы ставил себя на место совершивших преступление: «Ежели они решили выдумать легенду для отвода глаз, то ее следовало бы разработать детально и всем держаться того же, а не говорить все разное»198.
На убийство «святого старца» русский народ отреагировал со свойственным ему православным мироощущениям. В отчете полиции указывается о множестве людей, устремившихся к реке Малая Невка. Они набирали воду в свои ведра и фляги, где еще недавно плавал труп Распутина, по поверью желая с водой получить и его «святую» силу. P.S.: распутинско-марксистскую силу
Духовный настрой русского народа, красной нитью в неизмененном виде проходившей через призму столетий, как нельзя лучше продемонстрировал в своих произведениях Н. В. Гоголь (18091852). В его мистифицированных сюжетах показано не только бесовское состояние общества, но и весь церковный мир духовного ужаса, церковной бесовщины в преклонение ею перед «святой» мистикой, напрочь отвергавшее любое осмысление бытия.
Александра Фёдоровна была вне себя от гнева, она требовала от Протопопова немедленного расстрела преступников, но тот «советовал дождаться возвращения из Ставки Николая»199. Закон гласил, что в случае группового дела все участники судятся той судебной инстанцией, в юрисдикции которой находится подельник, занимающий наиболее высокое положение. В данном случае наиболее высокое положение занимал великий князь Дмитрий Павлович. Особого суда для членов императорской фамилии в России предусмотрено не было: их участь, согласно существующей традиции, решал только царь. Дело об убийстве Распутина передали Николаю, тот, не желавший всему придавать огласку, похоронил его в бумагах своей личной канцелярии.
Император не хотел раскрывать того факта, что даже члены его семьи были настроены против царя. С. Л. Фирсов полагал: «Император искренне считал себя религиозно ответственным только перед Богом. Признать же Гр. Распутина еретиком или просто пойти навстречу общественному мнению, требовавшему удалить старца, значило по большому счету признать и в отсутствии религиозной интуиции и, следовательно, усомниться в собственных религиозных правах (как Помазанника Божия и Верховного Ктитора главенствующей конфессии). Для искренно верующего человека, каким был император Николай II, подобное признание было невозможно»200.
Спустя несколько дней после покушения, получив от царя предписание удалится в свое имение Грушевку, Николай Михайлович воскликнул пришедшему Шаховскому: «Меня ссылают в Грушевку. Александра Федоровна торжествуй. Но надолго ли стерва удержит власть?»201 23 декабря он записал в своем дневнике: «Не могу еще разобраться в психике молодых людей. Безусловно они невропаты, какне-то эстеты, и все, что они совершили, хотя очистили воздух, но полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной и с Протопоповым. Вот видите, снова у меня мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было»202. Прибыв в свое имение Грушевку, великий князь выразил «сожаление, что они не докончили начатого истребления, и результаты только отрицательные уже налицо. Подождем»203.
Татьяна Мельник (урожденная Боткин) в воспоминаниях пишет, что дело было даже не в Распутине, что он непосредственно лишь оказался лакмусовой бумажкой общей тенденции отсталости царского правления: «Совершенно не хочу оправдывать Распутина; это был нечестный, хитрый и распущенный мужик, обладавший, несомненно, умением влиять на окружающих, а, главное, разыгрывать какую угодно роль В публике постоянно говорили: Почему же ей не скажут? Беда в том, что о Распутине говорили и говорили слишком много, и этими разговорами его создали. Таково было мнение моего отца и многих людей, близко знавших Царскую Семью. Мой отец говорил: Если бы не было Распутина, то противники Царской Семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой, из меня, из кого хочешь»204. Другими словами, отсталая система культивировала отсталость и тем становилась для всех наглядно отсталой, со стремлением избавления от этого анахронизма.
Н. А. Врангель позднее вспоминал: «В беседе о XVIII столетии, о частых дворцовых переворотах того времени один из близких к Царю высказал мнение, что эти перевороты были только неизбежным полезным коррективом абсолютизма. Они менее вредны, чем революции»205. Исторический характер рассуждения позволяет предположить, что оно принадлежит великому князю Николаю Михайловичу, профессионально занимавшемуся историей российского абсолютизма. Вместе с тем можно понять автора этих мыслей желанием изменить движение страны, подразумевая под этим движение к ее процветанию. Но в действительности не все хорошо, что говориться хорошо. Например, на мнение о полезности дворцовых переворотов в России следует заметить совершенно обратное явление. Ни Елизавета, ни Екатерина II, ни Александр I не претерпели ни какой-либо корректировки своей безграничной власти, а вместе с тем лишь были пронизаны страхом, что с ними может произойти то же самое, и потому вели политику лелеяния класса дворян, охраны и увеличения их прав и привилегий, наоборот тормозившее развитие государства. Поэтому, что перевороты, что тянувшаяся заторможенность общества, все это является единым фактором его внутреннего состояния болезнености (с проявлениями в острые обострившиеся моменты этой болезни состоянием конвульсий и припадков), и поэтому в перевороте-лечении нуждается не одна составляющая общества, а все общество
Но общество винило одного. Хотя, как замечает журналист Илья Василевский, «были бездарны все сановники и министры, и была бездарна вся история страны, и самая страна. И что же было делать, если при дворе был всего один талантливый человек, да и то Распутин, если по всей России нельзя было найти ни одного неворующеrо пристава, ни одного не ломающего ребер урядника! Если Россия страна самого лучшего в мире балета, самой проникновенной в мире литературы так и оставалась все же самой нищей, самой грязной, самой несчастной в Европе страной; и русский земледелец не умел обрабатывать землю, и русский рабочий не умел и не любил работать, и русский интеллигент был чеховский и ноющий. И, когда в Пастеровском институте, в Париже, для опытов нужны были насекомые, распространители тифа, их неизменно выписывали именно из России»206.