Хозяин замолчал, а тот, которого называли Саймоном, исступленно зарыдал.
Саймон, это всего лишь жизнь, просто блядская жизнь, не надо так убиваться. Я вот любил ее неземной любовью, и то вот не плачу. И тогда не плакал. А ты, как дитя малое Кстати, ты следующий.
Саймон взвыл еще пуще. Но маленький круглый человечек в толстовке с надписью JOHN LOCKE IS NOT DEAD поднялся, отошел от костра, над которым висел поджаренный Гарфункель, друг и соратник Саймона, пописал в темную лесную мглу, подсел к тому, кого он называл Колей, погладил его по косматому загривку, обнял его могучие плечи и положил свою голову на его запачканные землей колени.
Знаешь, иногда ты пахнешь Леной Когда она впервые раздвинула предо мной свои ноги в черных колготках, я с упоением вдыхал ее божественные ароматы, долго вдыхал, оттягивая волшебный миг соития. Ну, ты понимаешь меня, Коля, понимаешь. Я предавался воспоминаниям о ней не год и не два, пока не встретил тебя. Хотя Была еще Соня, но ее историю я расскажу как-нибудь в другой раз. Она была, а ты есть. И теперь эти запахи ожили, я просто тону в этой радости.
Юми по имени Калигула по-кошачьи замурлыкал.
Моя тонкая сущность и нежнейшая душа заставляют меня поверить в то, что наконец-то я живу полной жизнью, настоящей, не иллюзорной, как в Семилуках Слушай, Коля, а давай еще выпьем. Хороша моя настоечка, не подвела огибень-трава!
Хозяин потянулся за бутылью, плеснул вонючую жидкость в два стакана и один протянул Калигуле. Чудовище глотком опорожнило емкость и удовлетворенно крякнуло.
Вот и пришла твоя очередь, Саймон, Хозяин спокойно подошел к костру, достал спрятанный в голенище охотничий нож, вытер его о край зеленой толстовки, взглядом оценил вес и рост верзилы Саймона, привязанного к дереву, разорвал на нем рубаху, потянулся за соусом и облил им подрагивающий живот.
Саймон затрясся всем телом.
Мне не нужны от тебя душещипательные истории, Саймон, у меня их вагон. Просто ты следующий Кстати, в детстве я очень любил одну песенку. Она называлась «Миссис Робинсон», а пели ее Саймон и Гарфункель, как значилось на советских пластинках. Саймон и Гарфункель, парни из рабочих кварталов. Все время им не везло: то «Оскар» они проспали из-за чрезмерного увлечения алкоголем, наркотиками и женщинами, то фирма грамзаписи «Мелодия» выпустит мою любимую «Миссис», а в исполнителях значится какой-то «Zе Битлз». Много чего несправедливого с ними было, однако ж до ста лет дожили, первое Давление их убило К чему это я? Ах да, иногда несправедливость способствует долголетию, но не в вашем случае. Не плачь, Саймон, просто ты следующий.
Хозяин обернулся на тлеющего Гарфункеля, над которым склонился Коля, вгрызающийся в остатки человеческого мяса, вновь облил соусом живот Саймона и с размаху вонзил в него охотничий нож. Саймон дико завыл, юми по имени Калигула подхватил его нечеловеческий крик, выплевывая непрожеванного Гарфункеля.
Да, кстати, чавкая живым мясом Саймона, подытожил Хозяин, я вспомнил название того фильма, за который певцы не получили «Оскара». Он назывался «Выпускник», а главную роль в нем играл Дастин Хофман. Случай вроде ерундовый, но характерный
Ошо! хрипло выдохнул юми.
Ошо, очень ошо, подтвердил Хозяин. Был такой гигант мысли, вроде тебя, Коля. Идем, здесь нам больше не рады.
Хозяин брезгливо взглянул на остатки Саймона, вытер рукавом кровь с подбородка и губ и засеменил по ночной тропе, интуитивно угадывая ее направление и границы.
Не отставать! скомандовал он.
Так они миновали лесную чащобу и вышли к опушке. Домов здесь не наблюдалось. Не пахло человеком может, люди нутром чуяли приближение неведомой силы и бежали, бежали, бежали подальше от Хозяина и чудовища. От двух чудовищ.
А ведь это не я тебя веду, а ты меня, проговорил круглый человечек, осматривая полянку на возвышенности. Ты знаешь, куда идти. Как верная собака дом чувствуешь! А мне все равно уже, лишь бы приютиться где в спокойном месте на всю оставшуюся жизнь. Что б кактусы были, цветы всякие. Я знаешь как, брат, рисовать люблю!? И природу понимаю, и красоту Мы б с тобой так зажили!
Юми с пониманием кивнул.
Солнце мучительно поднялось из-за горизонта, освещая поляну и опушку леса. Продолжая болтать без умолку, Хозяин не сводил глаз с притаившейся в густом кустарнике хижины, рядом с которой стоял колодец. Стены хижины были из бревен, а крышей служили перетянутые меж собой ветки, на которых небрежно громоздились капот и дверцы от автомобилей. Единственное окно было заколочено досками. Над входом надпись: «За сибя не рукаюсь» А рядом какой-то иероглиф.
Это он хотел сказать, Коля, что не ручается за себя! Неграмотный деревенщина
Хозяин пронзительно, не боясь быть услышанным, хихикнул.
Мы тоже за себя не рукаемся, и еще громче. Отворяй!
Он подергал дверь та не поддалась. Отошел в раздумьях, играя битой.
Мимо него бешеной кометой пронеслось согнутое пополам косматое тело и глухо врезалось в дверь, вместе с ней проваливаясь в помещение.
Ты ж убьешься! заорал Хозяин и бросился за ним.
Его тревога была искренней и необъяснимой. Он даже не осмотревшись, присел на полу рядом с юми и обхватил его голову своими пухлыми грязными ручонками. С Калигулой-Колей все было в порядке, но Хозяин продолжал осматривать его гриву, шею, плечи.
Не ударился? наконец, спросил он, наигравшись в папу-доктора.
Нет, отчетливо ответило чудовище, поднимаясь с пыльного пола.
Пришло время оглядеться: в полумраке хижины, в самом углу, валялся старый матрас, весь в пятнах и дырах, рядом стояла разбитая керосинка, а на стене висел портрет Мао Цзедуна в треснувшей пластиковой рамке.
Я сразу его узнал, у меня такой же в цирке висел! радостно сообщил Хозяин, трогая картинку. Орошенная водой орхидея
Вдруг он заметил выцарапанный на стене, рядом с портретом китайского вождя, иероглиф. Еще, еще один, еще и еще. Их здесь было превеликое множество. Хозяин поднял бумажку, валявшуюся под кроватью, она тоже была от головы до хвоста испещрена иероглифами. Вслед за своим «опекуном» ходил юми, ковыряя длинными твердыми ногтями странные символы на дереве.
Маленький круглый человечек в толстовке и шортах озадаченно присел на матрас.
Кто здесь хозяин? негромко спросил он и сам себе ответил. Я здесь Хозяин!
Тот, кто здесь жил, ничего больше не оставил о себе, никаких посланий и подарков. Китаец, одно слово! «Русский бы так не поступил, обиженно думал Хозяин. Русский всегда заботится о ближнем, даже если это таракан какой. Русский бы понятную записку написал, уходя. Или фотографию свою к керосинке приставил, чтоб потомки порадовались. А на обратной стороне карточки написал бы, мол, так и так, звать меня Петром Иосифовичем, уроженец Оскола, ушел, мол, в магазин за поллитрой в тридцать девятом, так до сих пор и не вернулся. Пользуйтесь!» Во как
Сумасшедший китаец наш, подытожил Хозяин. Деменция, слабоумие, то есть! Она сейчас буйствует везде, жизнь гонит сначала из города, потом из таких вот мест Я, брат, об этом столько начитался-наслышался, что диссертацию смогу защитить.
Юми и Хозяин поменялись местами. Калигула вальяжно, подражая своему другу-господину, разлегся на матрасе и продолжал внимательно его слушать, не по-звериному фыркая иногда и будто понимая что-то в его речи
Давление рулит всеми болезнями, Коля. И Прионовым бешенством, от которого пошли живоглоты, и инфарктами с инсультами, и «короной», и Куру. А дистония, сердечная недостаточность, гипертония, тахикардия и пиелонефрит это безжалостные пешки в страшной армии Давления. Взять хотя бы ту же головную боль (он вспомнил, что давно забыл про нее, с тех самых пор, как вышел из гребаных Семилук), она же не просто так, она тоже либо причина, либо следствие Давления.