В этом людском коридоре я их и поджидал. Гулкий печатный шаг сотрясал мостовую, лица солдат были напряжены, пока офицер не командовал вольно и они переходили на спокойную ходьбу. Они шли они от меня так близко, что до моего обоняния доходил дух армейской казармы, хорошо смазанного снаряжения и иногда мне казалось, что я нахожусь среди них. Однако, интереснее всего мне было возле пушек в парке «Динамо», которые давали праздничный салют холостыми залпами.
Часа за два до парада я среди других мальчишек уже крутился возле батареи 122-мм гаубиц, которые были выстроены по ранжиру на одной из аллей «динамовского» парка. Стволы грозных пушек были направлены вверх, а солдаты умело сновали вокруг, расставляли холостые заряды, готовя орудия к выстрелам. Один из присутствовавших офицеров, по-видимому командир, стоял немного подальше на пустых ящиках из под снарядов и внимательно слушал слова команд, доносившиеся из походной рации. В руке, опущенной вниз, трепетал ярко-алый флажок, готовый взметнуться по первому его слову.
Время подходило к началу парада, все зрители зашевелились, командир батареи поднял флажок и, подождав секунду, резко опустил его. Блеснуло яркое пламя. Сильный грохочущий всплеск выстрела моментально заложил мне уши, а в нос хлынула удушливая волна пороховых газов. Я не знал за кем мне наблюдать: то ли за командиром, сигналившим флажком, то ли за солдатом ближайшей ко мне пушки все было интересно до невозможности. Это был замковый. Полуобернувшись, он внимательно смотрел на командира, стараясь не пропустить тот миг, когда нужно дернуть за шнур, который издалека казался мне кожаной колбаской, потому что был одет в кожаный чехол.
Взмах флажка и снова залп. После шестого или восьмого выстрела мои уши и душа не выдерживали грохота и я бежал смотреть парад, тем более, что солдаты, идущие с него, уже подходили к воротам в парк, где их удобнее было высмотреть. Уже потом я приспособился стал открывать рот при выстреле, этот совет дал мне после салюта тот самый командир, к которому я подошел что-то спросить. Я любил спрашивать военных обо всем и поэтому он дал мне этот дельный совет. Но в тот день ноября я всё таки попал на трибуны. Какой-то видный мужчина вышел за оцепление, к нему сразу придвинулись двое милиционеров и лейтенант. Гражданин был весьма представительным и шёл с девочкой, держа её за руку. Показав пропуск на трибуну, он спокойно двинулся дальше, а я стоял некоторое время поодаль и не мог решиться. Набравшись духу, я быстро подбежал к нему и пристроился к девочке, пока не увидел милицейский офицер. Когда же дошёл до трибуны, милиционер топтался сзади, не решаясь бежать вслед или колеблясь. Видно в душе махнул рукой: «Что с мальчишки взять?»
Так в юбилейную годовщину 50-летия Революции я побывал на трибунах.
Легкий морозец щипал мои уши, руки, плохо согретые тоненькими перчатками, замерзли, и я потом стал проклинать своё легкомыслие, с трибун нельзя было уйти, нужно было во что бы то ни стало вытерпеть. Но я терпел. Раз уж такое подвернулось, почему бы не потерпеть.
Домой шел гордый. Так уже гремел праздник и шёл дым коромыслом. В гости пришли Рая с Лёшей и детьми. Народу было довольно много для нашего дома. Было весело и шумно. Мы с Васькой и Сашкой наелись пирожков с мясом, напились киселя из смородины и принялись за воздушные шарики, которых было великое множество. А потом пошли гулять на улицу, хоть мы там уже и были. Так прошел праздник. Так они вообще и проходили, с той лишь разницей, что больше или меньше народу присутствовало на них.
Потом кончались наши короткие каникулы и снова ноябрьский, почти зимний, ветер постоянно наметал целые сугробы, а наш штакетник был настолько большим и вредным, что копил великое множество снега. Его и приходилось убирать самодельными метелками, которые отец заставлял связывать из полыни, росшей на склонах оврагов. Каждое воскресенье, после небольшого завтрака, часов в девять-десять, я выходил на улицу, чтобы терпеть эту пытку. Сначала было терпимо, даже приятно чего человеку надо стоит хорошая погода, ярко сияет солнце, дует небольшой ветерок. Но потом Уже через полчаса меня сильно прохватывал мороз, крепчавший с каждой минутой. Этому помогал ветер. Шубейки мои грели плохо из-за дырок, которые я не успевал зашивать, ноги холодели в «утепленных ботинках». Валенки не успевали просушиться со вчерашней прогулки, а отец гнал скорее на улицу. Одно время я имел летний шлем с барашковым подкладом и он здорово меня выручил в детстве. Потом я отдал его племяннику
Шел я утопая по колено в снегу, выламывая почти голыми руками редкие кустики полыни. Набрав подходящий пучок, шел обратно и связывал проволокой, но скоро от моей шибко резвой работы, весь веник ломался и на следующий день нужен был новый.
Было тяжко, руки стыли от пронзительного ветра, пальцы уже не гнулись, я плакал от боли, обиды, что на эту работу отец все время посылал именно меня. Все таки к полудню уборка двора заканчивалась и я довольный этим шел домой, но там меня ждали уроки и новые пытки отца. Он вызвался учить меня правописанию, и самым страшным в его системе было главным: «Делай как я!»
И невыносимым для меня. Сидя на кровати в полушубке, надетом на голое тело, в одних подштанниках, он то и дело требовал мою тетрадь для оценки. Увидев недочеты, кривые буквы или неполный ряд цифр, он приходил в бешенство и начинал читать нудные нотации по полчаса, так что к школе я еле успевал сделать уроки.
И все таки я находил время гулять. Зимой мы много играли: в хоккей на заснеженной улице укатанной дороге, порою допоздна катались с гор на санках, лазали по глубоким сугробам в оврагах, что было самым упоительным среди всех зимних занятий. Домой приходили вывалянные в снегу, с намёрзшими сосульками на штанах и со снегом, льдом в валенках. Раскладывали с восклицаниями на стулья всю одежду возле жарко натопленной печки и начинали до полночи обсуждать игры: кто сколько забил шайб, кто был прав, а кто нет, пока мама не звала всех спать. Утром ей нужно было идти на работу, а нам в школу, если не было каникул.
2. Жизнь для души
Когда в доме ещё не было телевизора, третья сестра Таня читала нам вслух имевшиеся книги или взятые из библиотеки. «Вечера на хуторе близ Диканьки» мне особенно запомнились. Похождения героев, действия чёрта, зимняя обстановка привлекали своей необычностью и таинственностью. С появлением телевизора (когда подошла очередь отец на скопленные деньги купил небольшой по нынешним меркам «Изумруд») мы запоем стали смотреть кинофильмы, вставая утром с тяжёлой головой от недосыпа.
Наступавшая весна бурно выдавала себя сосульками под крышей, тёплым влажным ветром с океана, ярким солнцем и пьянящим запахом талой земли. Когда сходил снег, я в малолетстве любил ковыряться в земле завалинки, рядом с крыльцом, но потом это перестало нравиться, и тогда уходил на улицу, ища сухие склоны с пожелтевшей прошлогодней травой рядом с излюбленным местом забав полянкой, высматривал место получше, самодельным ножиком строил свои города из земли.
Лето наступало постепенно, нагревая солнцем землю, наполняя душу радостью майских праздников, своим пламенным кумачом похожих на ноябрьские. Но радости от этих ярких дней было больше, так как потом наступало лето с его обязательным июньским тополиным пухом, пьянящим запахом сирени, рыбалкой и августов-ской подготовкой к школе.
В один из таких майских дней и пришла посылка из Польши от дяди Лёши, мужа старшей сестры Раи. Он служил там военным авиамехаником в одном из гарнизонов. Васька первый узнал о посылке извещение попало к нему в руки и он с мамой ушёл её получать. Я заигрался на улице и вот такое счастье от меня уплыло. Когда посылку принесли домой, отец по праву старшего взялся её открывать, оценивая присланные предметы. Мне особенно понравился квадратный фонарь с дужкой для крепления к пуговице. Однако мы с Сашкой, или с Васькой, с кем точно не помню, стали спорить, кому он достанется. Отец, рассерженный нашим несогласием, стукнул по стеклу фонаря, разбил его и отбросил в сторону. Конечно, после этой выходки, никто не стал на него претендовать. А потом отец забрал его себе и он долго провисел у него в кладовке на гвозде. пока совсем не заржавел..