Аркадий и Георгий Вайнеры
Петля и камень в зеленой траве
Евангелие от палача
© А. А. Вайнер, Г. А. Вайнер, (наследники), 1990, 1991
© Оформление. ООО «Издательская Группа Азбука-Аттикус», 2023
Издательство Азбука®
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Егора Саламашенко
* * *
Время, когда это происходило, ушло от нас и превратилось в историю. Но «история должна быть злопамятной», говорил тишайший великий историк Николай Михайлович Карамзин. И, как бы следуя сей заповеди, авторы романа не делают никаких попыток писать об этом времени, «добру и злу внимая равнодушно». Они не летописцы, они судьи Они никого не милуют.
Лев Разгон. Из вступительной статьи к роману «Петля и камень в зеленой траве»То, что люди не знают обстоятельств, в которых происходит действие «Евангелия от палача», это не только никак не останавливает, а наоборот, подвигает. Потому что если они читают хорошую книгу Если человек ее читает, он начинает понимать то, чего он не понимал и не знал. Он проникается пониманием той эпохи
Хваткий не антисемит, не русофоб. Он враг человечества представитель той особой породы, которая не против евреев, русских или негров, она против всех людей. Люди этой породы дьяволы, Сатана в человеческом обличье
Аркадий Вайнер* * *
Петля и камень в зеленой траве
От авторов
Известно: у каждой книги своя судьба. И особый интерес вызывают судьбы нетривиальные.
Думается, роман «Петля и камень» переживает именно такую, необычную судьбу.
Книга была задумана и написана в 19751977 годах, когда короткая хрущевская оттепель осталась далеко позади, в самый разгар брежневского «застоя», в условиях, при которых строить какие бы то ни было политические прогнозы было, по крайней мере, авантюрным легкомыслием.
Все видели, к чему мы пришли; никто не мог сказать куда мы идем.
Разгул всесильной административной машины, новый культ личности, океан демагогической лжи, в котором утонуло наше общество, нарастающая экономическая разруха, всеобщее бесправие вот социальная и духовная атмосфера, в которой создавался и которую призван был воссоздать наш роман.
Задача казалась нереальной, тем более что авторы «умудрились» положить в его основу две самые запретные, самые острые, самые неприкасаемые «зоны»: беззаконную деятельность органов госбезопасности того периода и «еврейский вопрос»! И притом взяли себе принципом описывать правду, одну только правду, ничего, кроме правды
Роман, судя по всему, был заранее обречен. Он и лежал «в столе» до поры, доступный лишь самым близким людям. С учетом печального опыта гроссмановской «Жизни и судьбы», сохранившейся просто чудом, авторы не показывали рукопись в редакциях, не хранили ее дома, а фотопленку с зашифрованным текстом укрыли в надежном месте, отклоняя лакомые предложения западных издателей, это уже был горький урок Синявского и Даниэля.
Но рукописи не горят.
И приходит однажды их пора.
Август 1989 годаМоскваЧасть первая
Подробности разгадки я не знаю,
Но, в общем, вероятно, это знак
грозящих государству потрясений.
В. Шекспир. Гамлет
1. Алешка. 9 июля 1978 года. Москва
Я знал, что это сон.
Небыль, чепуха, болотный пузырь со дна памяти. Дремотный всплеск фантазии пьяницы. Судорога похмельного пробуждения.
Но сил прогнать кошмар не было. И не было мысли вскочить, потрясти головой, закричать, рассеять наваждение
Услышал негромкий стук, даже не стук, а тихий треск расколовшегося дерева. Торчит из двери огромный нож. Кинжал с черненой серебряной ручкой, весь в ржавчине и зелени, еще мелко трясется. И прежде чем он замер, я разглядел на рукоятке выпуклые буквы «SSGG». И хотя я никогда в жизни не видел этого кинжала, я сразу сообразил, что это повестка тайного страшного суда ФЕМЕ. Не шелохнувшись, лежал я на тахте, глядя с ужасом на вестника кары, и пытался сообразить почему мне? За что?
Дверь неслышно растворилась, и я увидел их. Трое в длинных черных капюшонах с прорезями для глаз и рта. Но обувь у них была обычная черные полуботинки. И форменные брюки с кантом.
Они молча смотрели на меня, но во сне не нужны слова, мы хорошо понимали друг друга.
Ты знаешь, кто мы? беззвучно спросил один.
Да, гауграф. Вы судьи Верховного трибунала ФЕМЕ.
Ты знаешь, кто уполномочил нас?
Да, гауграф. Вас наделили беспредельными правами властители мира.
Ты знаешь, что мы храним?
Да, гауграф вы храните Истину и караете праздномыслов, суесловов и еретиков.
Ты знаешь символы трибунала ФЕМЕ?
Да, гауграф. Штрих, шиайн, грюне грас «петля и камень на могиле, заросшей зеленой травой».
Значит, тебе известен приговор ФЕМЕ?
Да, гауграф. Суд ФЕМЕ выносит один приговор смерть. Но я ведь никогда и ничего
Разве? молча засмеялся судья. А как хранится тайна ФЕМЕ?
За четыреста лет никто не прочитал ни одного дела ФЕМЕ, и на каждом архивном пакете стоит печать: «Ты не смеешь читать этого, если ты не судья ФЕМЕ»
Ты хотел нарушить тайну ФЕМЕ, мертво и решенно сказал гауграф.
Но я ничего не видел! Я ничего не знаю! Я не могу нарушить тайну!..
Ты хотел узнать этого достаточно! молча всколыхнулись черные капюшоны, и сквозь обессиливающий ужас забилась мысль-воспоминание, что я их знаю.
Я не хочу умирать! разорвало меня животным пронзительным воплем, но гауграф протянул руку к кинжалу, и обрушился на меня грохот и пронзительный вой
Дверной звонок гремел настырно, въедливо. Тяжелыми ударами ломилось в ребра огорченное страхом и пьянством сердце.
Я приподнялся на постели, но встать не было сил громадная вздувшаяся голова перевешивала тщедушное скорченное туловище, и весь я был как рисунок человеческого тела в материнской утробе. В огромном пустом шаре гудели вихри алкогольных паров, их горячие смерчики вздымали, словно мусор с тротуара, обрывки вчерашней яви. Мелькали клочья ночного кошмара, чьи-то оскаленные пьяные хари с кем же я пил вчера? и вся эта дрянь стремилась разнести на куски тоненькую оболочку моего надутого черепа-шара. Кости в нем были тонюсенькие, как яичная скорлупа, и я знал, что положить ее обратно на подушку надо очень бережно.
Пусть там звонят хоть до второго пришествия мне следует осторожно улечься, очень тихо, чтобы не разбежались длинные черные трещины по скорлупе моей хрупкой гудящей головы, натянуть одеяло повыше, подтянуть колени к подбородку, вот так, теснее, калачиком свернуться так ведь и лежит в покое, тепле и темноте многие месяцы зародыш. Я зародыш, бессмысленный пьяный плод рода человеческого. Не трогайте меня я не знаю ничьих тайн, оставьте меня в покое. Я хочу тепла и темноты. На многие месяцы. Я еще не родился. Я сплю, сплю. В моей огромной пустой голове шумит сладкий ветер беспамятства
Потом прошло, наверное, полторы-две вечности я открыл глаза снова и увидел крысу. Худощавую, черную, в модных продолговатых очках. Я смотрел на нее в щель из-под одеяла может быть, не заметит, что я уже не сплю. Но она сидела почти рядом за столом и в упор смотрела на меня. Я не шевелился, прикидывая потихоньку может быть, юркнет крыса в дверь, вслед за ночными судьями?
Крыса посидела, пошевелила длинной верхней губой, где у всех нормальных крыс должны быть щетинистые рыжие усы, а у этой ничего не было, и сказала:
Детки, в школу собирайтесь, петушок пропел давно
Голос у крысы был тонкий и культурный. Но я на эти штучки не покупаюсь. Лежал не дыша, как убитый.
Алешка, брось выдрючиваться, вставай, сказала крыса, и ее культурный голос чуть вибрировал, будто она выдувала слова через обернутую бумагой расческу есть такой замечательный инструмент у мальчишек.
Как прекрасно было бы мне жить в плаценте постели, маленьким, еще не родившимся в этот паскудный мир плодом! Как было бы тепло, темно и покойно во чреве похмельного сна! Но возникла крыса, и надо рождаться в сегодняшний день. И я высунул в мир голову благо за промчавшиеся вечности стала она много меньше и тверже.