Рему и её маленького брата спасло чудо. Только чудом можно назвать то, что предатель и палач Давид Эгоф подтвердил их происхождение.
Отец
Алексей Разин
(Борисов, ноябрь 1941 г.)
Они должны нас выслушать, горячился Алексей. Это какая-то огромная ошибка. Мы же не в средневековье живём, середина двадцатого века на дворе.
Его приятели угрюмо молчали. Только старый меламед Лейб Чернин начал говорить о том, что всё совершается по воле Господа, что он не даст народу своему погибнуть, надо только молиться и верить. Но его слова словно падали в пустоту. Люди устали, они потеряли надежду.
Не убьют же они нас, в конце концов! в отчаянии закричал аптекарь Залманзон. Мы же можем работать, приносить пользу. Тот же Хацкель, кажется, неплохо устроился. Управляет нами от имени немцев.
Хацкель везде пролезет, проворчал Алексей. Мне кажется, если из ада полезут черти, он и с ними сможет договориться.
Нас не нужно убивать, вздохнул сапожник Янкель. Мы сами скоро передохнем от голода. Я уже ноги еле таскаю. Дети постоянно плачут, просят есть. И мыло. Никогда не думал, что во сне мне как самое большое счастье будет сниться обычный кусок мыла.
Мужчины снова замолчали, соглашаясь с Янкелем. Каждый чувствовал, что силы заканчиваются. Саднит и чешется исхудавшее, немытое тело. Дети с каждым днём тают, как свечки. Жёны смотрят на своих мужчин с надеждой, верят в них, но надежда эта пустая.
Вчера в город вернулся Эгоф, поделился новостью Лейб Чернин. Его назначили каким-то большим начальником по безопасности.
Какая же скотина! снова повысил голос Алексей. И этакая тварь всё время ходила рядом с нами, учила детей.
Тиши, тише, замахал руками Лейб. Услышит кто твои крики, донесёт немцам. Пропадём все.
Эгоф это плохо, произнёс Янкель. Люди говорят, что там, где Эгоф, будут расстрелы. Он был и в Зембине, и в Бегомле. Проклятый человек.
Янкель в сердцах хватил кулаком по колену.
Да тише вы! снова зашипел Лейб.
Он поднялся со своего места, подошёл к щелястой стене сарая, в котором они сидели, выглянул наружу.
Кажется, никого. Раскричались тут! Господь всё видит, поможет нам.
Мне иногда кажется, что Господь помогает не нам, а немцам, огрызнулся Янкель. Они и русских погнали, и Москву скоро возьмут. На каждом углу об этом кричат.
Пока ещё не взяли.
Вопрос времени. Через сколько дней они были в Минске? То-то и оно. Немцы сила, мощь, железо. А мы масло. Где это видно, чтоб масло победило железо?
Идёт кто-то, зашептал Лейб.
Мужчины замерли, стараясь не дышать. Тяжёлые шаги прогрохотали мимо сарая, скрипнул ремень винтовки. Полицай остановился совсем рядом, прислушиваясь. Евреи словно превратились в каменные статуи. Полицай оглушительно чихнул, высморкался себе под ноги и потопал дальше.
Пора расходиться, сказал Лейб. Поймают беда будет. Давайте послезавтра в то же время.
* * *
Через два дня Алексей пришёл в сарайчик как только стемнело. Внутри было пусто. Он немного подождал, но никто не появлялся. Холодный ноябрьский ветер задувал через щели. Алексей, одетый в худую, рваную одежду, начинал зябнуть. Наконец в конце улицы показалась тень.
Кто здесь? прошептала тень голосом Янкеля.
Это я, Разин, ответил Алексей. Где все? Почему никто не идёт?
Ты разве не слышал? отозвался из темноты Янкель.
Что случилось? помертвел Разин.
Абрам отправил в город жену, та влезла в аптеку, взяла каких-то порошков. И сам отравился, и всю семью отравил.
Да как он мог? Детей?
Именно, детей. В городе творится неладное. Эгоф собирает полицаев со всего района. Приехали какие-то из Плещениц, а ещё полно эсэсовцев, только не немцев, а прибалтов. Что-то будет, Лёша. Я уверен, мы приговорены. Лейб собрал вокруг себя баб, они днём и ночью молятся. Но мне кажется, что молиться поздно. Господь уже закрыл на нас глаза.
О чём ты говоришь, Янкель. Разве может Бог.
Прощай, Лёша. Сегодня попробую перебраться в город, а там пойду в лес.
Опомнись! Тебя убьют!
Меня и так убьют. Нас всех скоро пустят в расход. Эгоф не зря целую армию собирает. Бежал бы и ты.
Я не могу, чуть не заплакал Алексей. У меня дети маленькие. Куда им в ноябре в лес? Замёрзнут.
Тогда прощай.
Янкель без дальнейших разговоров скрылся в темноте, а Разин поплёлся домой. До самого утра он просидел в углу, глядя на лица своих спящих детей, замечая, как они похудели, осунулись некогда круглые личики, как тени легли под глазами. Наутро Алексей решительно встал и направился к известному немногим выходу из гетто расшатанной доске в заборе. Он шёл по улице в сторону комендатуры и имел такой уверенный, решительный вид, что даже встреченный полицай ничего ему не сказал.
Алексей остановился в десятке шагов от дверей комендатуры. «Попроситься внутрь? Но кто же его впустит. Он грязный еврей в рваной одежде. Немцы даже не станут с ним разговаривать. Надо подождать, когда-то они соберутся в комендатуре, и тогда он найдёт слова, упросит кого-нибудь из начальства пощадить хотя бы детей. Эгоф палач, ему никого не жалко. Но комендант Шерер кажется интеллигентным человеком. Он должен понять, у него самого, наверное, есть дети».
Разин ждал. В комендатуру стягивались чиновники разных рангов. Торопились секретари, появился переводчик. Наконец у входа затормозила красивая чёрная машина, и на крыльцо вылез комендант Шерер. Алексей тут же кинулся к нему.
Герр офицер! Герр офицер, выслушайте меня.
Немец с удивлением посмотрел на грязную фигуру, бросившуюся к нему.
Герр офицер!
Удар приклада сбил Алексея с ног. В голове словно бомба взорвалась. Он упал на землю, но продолжал ползти в сторону коменданта, пытаясь говорить:
Герр офицер, выслушайте! Герр офицер. Они же дети, они ни в чём не виноваты!
Ещё один удар пришёлся прямо в затылок, мысли Разина спутались, рот наполнился кровью. Он полз, видя перед собой только одну цель высокие блестящие сапоги коменданта.
Они совсем маленькие, Янке всего годик, он, когда спит, так смешно чмокает губами. Чистый ангел, герр офицер. Видели бы вы его. А Анечка, свет не видал такой красивой девочки. И умница. Из неё вырастет настоящее чудо.
Шерер с каменным лицом смотрел на человека, который полз к нему и лопотал что-то неразборчивое. Он не понимал, чего хочет этот мужчина. И ему, собственно, было всё равно. Судя по жёлтой звезде, нашитой на одежде ещё один еврей из гетто. Пара-тройка дней и их всех не станет. Не зря Эгоф второй день поит в казармах целую армию полицейских. У них уже есть приказ.
Полицай поднял винтовку, чтоб ударить ползущего ещё раз, но комендант внезапно поднял руку. Ему стало интересно доползёт или нет.
Алексей дополз. Кончиками пальцев коснулся блестящего носка сапога.
Герр офицер. Мои дети. Мои маленькие дети. Они ни в чём не виноваты.
Шерер кивнул, соглашаясь со своими мыслями, и подал знак охране.
Полицаи оторвали Разина от сапог немца, поволокли прочь от комендатуры. Поставили на колени у соседнего дома, дуло винтовки больно упёрлось в затылок. Последнее, что увидел Алексей, это как немец с брезгливой миной достаёт из кармана платочек и оттирает сапог от капель его крови.
Потом была тьма.
Кассир
Пётр Людвигович Ковалевский (Кавальский)
(Борисов, Беларусь)
Пётр Людвигович в последний раз провёл тряпочкой по носкам сапог, наводя на щеголеватую обувь особый глянец. Тряпочку аккуратно сложил, опустил в ящик, стоявший справа от двери. Щелкнул каблуками. Уж чему-чему, а ухаживать за сапогами он научился. Сколько лет отработал кассиром в сапожной артели. Кажется, насквозь пропитался запахами клея, гуталина, кожи.
Глянул на себя в захватанное пальцами зеркало, висящее на стене. А что, ещё вполне ничего. Не молод, конечно, виски совсем седые и картуз приходится надвигать поглубже, чтоб лысина не блестела под солнцем. Но человека ведь красит не возраст, не прожитые годы, а должность. Что-что, а уж должность у него отличная.