Льеж
I
Штурм этой крепости самое дорогое воспоминание из всей моей солдатской жизни. Это было непосредственным действием, в котором я мог драться как рядовой боец.
При возникновении войны я был командиром бригады в Страсбурге. Я долгое время служил в генеральном штабе. Под конец, т. е. с марта 1904 года по январь 1913 года, я работал с короткими перерывами в отделении по стратегическому развертыванию и был назначен его начальником. Я получил представление о нашей подготовке к войне и о соотношении сил наших и противников. Моей главной работой было стратегическое развертывание по указаниям начальника генерального штаба.
Стратегическое развертывание, состоявшееся в августе 1914 года, создалось на почве идей генерала графа фон Шлифена, одного из величайших солдат, которого когда-либо знал мир. Его план был составлен на тот случай, если Франция не уважит нейтралитет Бельгии или если Бельгия присоединится к Франции. При этих предпосылках вторжение в Бельгию главных сил германской армии получалось естественно. Всякая другая операция парализовалась бы постоянной угрозой из Бельгии правому флангу германской армии и исключала бы возможность быстрой развязки с Францией. А такая развязка была необходима, чтобы иметь возможность своевременно отвратить большую опасность русского вторжения в сердце Германии. Наступление на Россию и оборона на западе при существующей обстановке заранее означали бы, как это показали многочисленные военные игры, затяжную войну и были ввиду этого забракованы генералом графом фон Шлифеном.
Мысли графа фон Шлифена были применены к делу лишь после того, как не осталось никакого сомнения в поведении Бельгии и Франции. Насколько генерал фон Мольтке вступал в сношения с имперским канцлером фон Бетманом по вопросу о движении через Бельгию, я не знаю[3]. Мы все были убеждены в правильности шлифеновского развертывания. В нейтралитет Бельгии никто не верил.
При невыгодах нашего военно-политического положения в центре Европы, с врагами со всех сторон, нам приходилось учитывать значительное превосходство неприятеля; мы должны были вооружаться, если не хотели добровольно дать себя задушить. Что побуждало Россию к войне, и потому она беспрерывно усиливала свою армию, было известно. Россия хотела окончательно ослабить Австро-Венгрию и приобрести полное господство на Балканах. Во Франции с новой силой ожила мысль о реванше, старые германские имперские провинции должны были вновь стать французскими. События во Франции и введение там трехлетней воинской повинности не оставляли никаких сомнений в господствующих там намерениях. Англия с завистью смотрела на расцвет нашей промышленности, на дешевизну нашей рабочей силы и на наше железное прилежание. При этом Германия была самой сильной континентальной державой в Европе. К тому же она имела хороший и быстро развивающийся флот. Это заставляло Англию бояться за свое мировое господство. Англосакс почувствовал угрозу своей барской жизни. Английское правительство сосредоточило в Северном море и канале свои морские силы, центр тяжести которых еще недавно лежал в Средиземном море. Угрожающая речь Ллойд Джорджа от 21 июля 1911 года бросала слабый свет на намерения Англии, которые она исключительно удачно скрывала. Все с большей уверенностью надо было рассчитывать, что мы будем вынуждены начать войну и что это будет война, подобной которой еще не было на свете. Недооценка вероятных сил противников, имевшая место в невоенных германских кругах, была опасна.
Еще в последний час, осенью 1912 года, когда исчезло всякое сомнение в неприятельских намерениях и когда среди войск, сознававших свой германский долг, шла напряженная работа с железным прилежанием, я составил план значительного усиления боевых сил, который шел навстречу желаниям благоразумной части народа и проницательных парламентских партий. Мне удалось побудить генерала фон Мольтке обратиться с этим планом к имперскому канцлеру. Последний, вероятно, также считал положение весьма серьезным, так как он сразу выразил свое согласие. Имперский канцлер уполномочил военного министра разработать соответственный проект, но не ввел в свою политику хотя бы небольшие изменения, чтобы сделать ее более ясной, чтобы более определенно поставить ее цели и чтобы правильно учесть психику народов. А этот вывод для себя он должен был бы сделать. Миллиардный проект по своему происхождению не носил агрессивного характера, но только сглаживал самые сильные несоответствия и позволял действительно осуществить всеобщую воинскую повинность. Всё еще оставались тысячи военнообязанных, которые не отбывали воинской повинности. Требовалось не только количественное увеличение армии, но преимущественно усиление наших крепостей и материальных средств. Все это дали, но мое крайне настойчиво заявленное пожелание, чтобы были сформированы три новых армейских корпуса, не было исполнено. О них даже не был поднят вопрос. За это последовала жестокая расплата. Корпусов не хватало к началу войны, а при новых формированиях, которые мы должны были выставить осенью 1914 года, обнаружились все невыгодные последствия импровизации. Позднее новые формирования с самого начала получали более сильные кадры, но зато они ослабляли уже существующие части, которые должны были для этой цели выделять значительный личный состав.
Прежде чем весь проект был окончательно проведен, я получил назначение в Дюссельдорф на должность командира 39-го пехотного полка. В этом назначении сыграла роль моя настойчивость в требовании этих трех корпусов.
II
Служба в строю живая работа. Оживленное общение и постоянная непосредственная совместная работа с людьми и для людей, которые были вверены моему надзору, обучение офицеров, унтер-офицеров и солдат, военное воспитание юношей и превращение их в мужей, все это после долголетней кабинетной работы меня особенно привлекало. Тринадцать лет я не нес строевой службы. Проверка обучения новобранцев занимала теперь первое место в моей службе в полку. Когда я был молодым офицером в 80-х годах прошлого столетия, семь раз мне вверялось обучение новобранцев, а именно: в 57-м пехотном полку в старом Везеле и в морской пехоте в Вильгельмсгафене и в Киле. Позднее я еще несколько недель нес службу в 8-м лейб-гренадерском полку во Франкфурте-на-Одере и с 1898 по 1900 год командовал ротой 61-го пехотного полка в Торне. Это для меня незабвенное время. Теперь в Дюссельдорфе я радовался всему тому, что удержалось с того времени.
Я видел, как будущая война приближалась большими шагами, и тем сознательнее ощущал всю тяжесть ответственности, которая лежала на мне как на командире полка. В различных обращениях к корпусу офицеров полка я им указывал на всю серьезность настоящего времени. В армии я видел основу обеспечения Германии и ее будущего, а также утверждение внутреннего спокойствия. Что армию надлежит воспитывать в таком направлении, это в 1913 году еще, слава богу, не встречало ни малейших возражений.
Дисциплина, распространявшаяся на офицеров и солдат, представляла для меня фундамент, на котором только и можно было создать боевую подготовку армии. Она могла быть достигнута только при более продолжительном сроке службы. Только то, что вошло в плоть и кровь закаленного дисциплиной человека, будет твердо сохраняться годами и переживет разлагающее влияние боя и сильные душевные испытания продолжительной войны. Хорошее обучение мирного времени должно было искупить нашу меньшую численность, которую приходилось учитывать, какая бы война нам ни предстояла.