С первым весенним солнцем они отправлялись на юг. Когда кончалось лето, возвращались в большие города, чтобы перезимовать в приемнике-распределителе или в детском доме: там можно согреться и прокормиться. А весной снова отправлялись в путь. Эти «сезонные бродяги» (сезонники) после первых поездок хорошо знали области, по которым пролегал их путь. В голове у них была карта железных дорог, по которым они периодически ездили то в одну, то в другую сторону, и станций, где можно было «запастись провизией» (прося милостыню или воруя) или перезимовать. В середине 1920-х годов Маро (псевдоним М. И. Левитиной) в своей книге обобщила имеющийся на тот момент материал о беспризорности и заметила, что у этих детей и подростков формируется особое географическое представление о Советском Союзе:
Волны детей направляются в Крым, на Кавказ, в Ташкент. Не устроившись там, они возвращаются, но не в исходный пункт, не на родину, а в центральные губернии или на Украину. Беспризорный ребенок и подросток изучил своеобразно географию Союза, изучил ее на опыте, действенно. Для этого беспризорного родина, как одно место, почти пустой звук[62].
Найти ночлег
Для беспризорных, сошедших с поезда в Москве, Казани или в каком-то другом городе, главная проблема заключалась в том, где укрыться от холода и переночевать. В начале 1920-х годов холодными зимними вечерами улицы были пусты: не у кого попросить милостыню, да и грабить некого. У вокзалов, среди почерневших от копоти сугробов, шныряли лишь беспризорники, озабоченные поиском места для ночлега. Список мест, где можно было переночевать, длинный: вагоны стоящих в тупике поездов, брошенные на реках баржи, подъезды и подвалы домов, старые деревянные бараки, да просто улица, а если повезет улечься под балконом, в мусорном баке, на кладбище и так далее; или свернуться калачиком под деревом, где поутру найдут замерзшее, припорошенное снегом тело (многие дети, как свидетельствуют фотодокументы, таким образом погибали). Любимым местом ночлега у беспризорных были асфальтовые котлы, которые в те годы в большом количестве стояли на улицах Москвы. Вечером, когда рабочие уходили, беспризорные собирались вокруг горячих котлов, чтобы погреться, а когда котлы остывали, забирались внутрь, чтобы переночевать, тесно прижавшись друг к другу. Беспризорные и вожделенный асфальтовый котел один из характерных образов того времени, его можно увидеть на фотографиях и в рассказах, например в «Асфальтовом котле» Виктора Авдеева. «Небось видал на улицах котлы, в которых асфальт варят? Ваш брат беспризорник частенько в них ночует. Вот туда свалим всех скопом, разведем огонь и переплавим», говорит один из героев повести[63].
Им, беспризорным, приходилось нелегко, особенно по ночам, когда патрульные отряды, состоявшие, как правило, из сотрудников ЧК, а с 1922 года ГПУ, а также членов организаций по «борьбе с беспризорностью», рабочих и комсомольцев, пытались выманить их из укрытий. 25 марта 1926 года в газете «Правда» появилась статья, описывающая один из ночных рейдов и передачу задержанных детей в приемник-распределитель. Патрульный отряд возглавляла Ася Калинина, руководитель Совета по оказанию помощи голодающим детям, молодая большевичка в характерной кожанке, вооруженная револьвером.
В вечерней пронизывающей изморози угасающе мелькают пожелклые дуговые фонари. У подъезда вокзала насторожилась группа сотрудников МОНО, милиционеры, комсомольцы. Тихо переговариваются, стараясь быть неуслышанными ни носильщиками, ни шмыгающими всюду беспризорными.
Полторы тысячи комсомолок и работниц мобилизовано. Всю ночь работать по городу придется.
Из серо-промозглого тумана вырисовывается большое пятно идущей массы. Начальник ОДТООГПУ делает распоряжения.
Стрелки охраны цепью по путям. Группы работниц по отдельным тупикам к запасным составам, разъясняет районный инспектор-женщина МОНО.
Товарищи, подход к беспризорным должен быть особо мягким, непринудительным. Мы берем милицию и железнодорожную охрану только как путеводителей, знающих обстановку и места скопления беспризорных. Всеми силами стараться уговорить ребят идти за нами в приемники.
Точно в сражении двинулись. Идут Оцепляют первый состав Хлопают двери вагонов
Вот маленький темный комочек вывалился из вагона, юркнул под колеса, покатился через пути. За ним ринулся комсомолец.
Стой да погоди же ты шкет Эй, товарищ!
Пусти! заячье-детский вскрик. Ступай к чертям! Опять облава!.. Сволочи!..
На помощь мчалась девушка в красной косынке. Выхватила и закрыла собой малыша, как наседка.
Товарищ, нельзя так с детьми вы забыли инструкцию
Беспризорный исподлобья глядел на обоих и пытался захныкать.
Да-а-а Обормот! Инструкции не знаешь, подхватил он упрек девушки.
Я что ж Я только схватил его, смущенно оправдывался комсомолец. Потому бежит, как белка Не рассчитал.
По составам мелькают огоньки. Это со свечками в руках девушки осматривают вагоны, полки, под лавками.
В дежурке ГПУ «накапливается материал». Окруженные комсомолками и работницами вваливаются туда группы «изъятых» малышей. Чудовищные лохмотья, страшные, бледно-грязные лица, трясущиеся от холодной дрожи обрывки рукавов, подкладки. Вот привели черного от угольной пыли, со скомканным гневом лицом малыша, похожего на подземного гнома.
Ваваа га вв-авв глухо мычал он.
И вдруг прыжком бросился на милиционера.
Берегись! раздался девичий крик, у него нож! Всю дорогу мне грозился Глухонемой
Как это он вас не ударил? удивляются отнимающие у озверевшего глухонемого нож. Они это разом
Не знаю, сконфуженно говорит девушка комсомолка. Я дорогой спокойно с ним говорила, понял видно
Вводят веселого, жизнерадостного мальчугана, с розовощеким, хоть и грязноватым лицом. Заячья шапка придает ему особо мягкий, пушистый вид.
Пустите, улыбаясь говорит он, я сейчас вернусь сам. Вот только шамовку отнесу, что послали меня купить.
В руках у него кусок ситного и колбаса.
Вот ей-богу вернусь. Ну что я не понимаю, что в приемнике лучше, чем здесь валяться? А если не отнесу вот это, что купил, вором меня будут в «шпане» считать. Пустите.
Где ты его взяла? спрашивает Калинина девушку.
Та, распахнув от волнения пальто, сообщает о только что выдержанной схватке.
С женщиной он был, корзину какую-то нес Я его спрашиваю: «Это кто тебе будет, мать?» Он спутался Она сперва говорит: «Тетка», а потом: «Вещи он нанялся мне отнести». Ну, вижу, что врет, я его и прихватила, а она скрылась.
«Разыгрывала» она, весело улыбаясь, признается этот беспризорник, чистенько и аккуратнее других одетый. Никакая она мне не тетка.
На расспросы, что за вещи нес, отшучивается, артистически строя невиннейшее личико, и занимает разговор.
Куда меня хотите послать? В ночлежку не пойду там шпана дерется. В приемник пойду.
А ты был у нас в приемнике? спрашивает Калинина.
Ни разу, не сморгнув, с невинным лицом отвечает беспризорник. А что там, хорошо?
Лучше, чем здесь-то.
Работать буду?
Да, научат работать.
И учиться буду?!
Да, там и школа для тебя будет.
Вот хорошо-то! восторженно восклицает беспризорник. И работать, и учиться! Ведите в приемник!
А ты никогда так и не был в приемнике? внимательно вглядывается в него Калинина.
А где он? На какой улице? парирует мальчуган.
Ну, «клеишь» [врешь], кончает игру в прятки Калинина, снимая с него шапку.
И шапка из приемника, и стрижка вот наша.
Невинная розовая мордашка становится сразу хитро-лукавой. Чтобы скрыть некоторое смущение, он запускает зубы в хлеб, погружая лицо в мякиш.
Это самый тяжелый вид беспризорника, объясняет Калинина столпившимся вокруг нее удивленным работницам и комсомолкам. Его чистый, аккуратный вид результат его власти над целой группой беспрекословно преданных ему беспризорников, которых он жестоко эксплуатирует. Сам не ворует: ему приносят украденное. Сам не просит: ему дают долю из собранного. Где бы он ни был: в приемнике, в труддоме, в тюрьме ему всегда готов его паек.
Ну-с, треплет его по щеке Калинина, опять снова к нам? Как зовут тебя?
Иван, а может Алексей.
А фамилия?
Да у меня сорок фамилий. Хочешь все назову, выбирай.
Сколько ж тебе лет?
Тышу! И с хвостиком.
Где родился?
В Питере. В Зимнем дворце.
Родители кто?
Николай Романов был. А может, кто-нибудь ему помогал, не помню хорошо[64].
Много с таким работы будет, подавляя вздох, говорит девушка, глядящая на виртуоза широко открытым жадным взором жалости и сострадания.
В приемнике, куда их вводят группами, все мобилизовано, приготовлено, и служащие, точно на часах, стоят около своих дверей. Вот стук, и в распахнутые двери вваливается целая группа беспризорников, приведенная двумя девушками.
Ну и беда с ними! падает на стул одна из работниц. Не идут, разбегаются. Шесть человек так и убегло
И, приложив руки к пылающим щекам, девушка, точно теряя силы, говорит:
А как оскорбляли Какие ужасные вещи они говорили всю дорогу! Какие гадости они знают!..[65]