Вот что, сказал Сергей. Вы потом погуляете, а сейчас я вам дам записку. Тащите ее во весь дух к начальнику лагеря и скажите: пусть через час приготовит мне машину на Севастополь.
Пока он писал, оба мальчугана переглянулись, и старший успокоенно кивнул младшему.
Догадавшись, что встретившийся человек ни в чем плохом их не подозревает, они охотно приняли записку и поспешно скрылись в кустарнике.
В горах на месте катастрофы вода разлилась широко. Над низовым кустарником, пронзительно чирикая, носились встревоженные пичужки. Сухие травы, стебли, рыжая пухлая пена все это плавало и кружилось на поверхности мутной воды.
Много вынули? спросил Сергей у бригадира Шалимова, который ругался по-татарски с маленьким сухощавым землекопом.
А не мерил еще, медленно выговаривая русские слова, ответил Шалимов. Кубометров десять, должно быть, вынули.
Мало, сказал Сергей. Плохо работаешь, Шалимов.
Грунт тяжелый, равнодушно ответил Шалимов, не земля, а камень.
Ну, камень! До камня еще далеко. Смотри, Шалимов, беда будет. Зальет второй участок, и оставим мы ребят без воды.
Как можно без воды? согласился Шалимов. Пить нету, обед варить нету, ванну делать нету, цветы поливать нету. Как можно без воды? разведя руками, закончил он и невозмутимо сел на камень, собираясь вступить в длинный и благодушный разговор.
Плохо, Сергей Алексеевич! крикнул запыхавшийся десятник Дягилев. Вы посмотрите на выемку так и рвет со дна, так и рвет! И откуда такая силища? Это не ключ, а сама подземная речка.
Видел, ответил Сергей. До утра продержимся.
Ой ли продержимся, Сергей Алексеевич?
Надо продержаться.
Сергей приказал: как только обнажится каменная гряда, поставить бурить скважины, а землекопов перебросить рыть канаву к другой небольшой впадине, которая могла оттянуть воду и задержать перелив еще на три-четыре часа.
Дягилев, сказал он напоследок, я вернусь ночью, к рассвету. Ты отвечаешь. Да не ругайтесь вы с Шалимовым, а работайте. Как ни приду, или Шалимов на тебя жалуется, или ты на Шалимова. С рабочими за прошлую десятидневку рассчитались?
Давно уже, Сергей Алексеевич. Это еще по старой ведомости, до вашего приезда, прежним техником подписана была.
Вы потом покажите мне все эти ведомости, сказал Сергей. Я поехал.
Возле Ялты хлынул грозовой ливень. Это задержало машину на два часа: шофер был вынужден уменьшить скорость, потому что на крутых поворотах скользкой дороги машину сильно заносило. В Севастополь они прибыли только в восемь вечера. Понадобились долгие телефонные звонки, понадобилось вмешательство секретаря райкома и даже коменданта города для того, чтобы получить пропуск и открыть уже запечатанные склады Взрывсельпрома.
И когда небольшой, но тяжелый ящик был осторожно погружен на машину, стрелка часов уже подходила к половине одиннадцатого.
Луна сквозь сплошные черные тучи не обозначалась даже слабым просветом. Скрылись очертания горных вершин. Растворились в темноте рощи, сады, поля, виноградники, и только полоса широкого ровного шоссе, как бы расплавленного ослепительным светом автомобильных фар, сверкала влажной желтоватой белизной.
Ну, давай! подбадривающе сказал Сергей, усаживаясь рядом с шофером. Ночь темная, а дорога длинная.
Только теперь, сидя на кожаных подушках вздрагивающего автомобиля, Сергей почувствовал, что он сильно устал. Запахнув плащ и крепче надвинув фуражку, он закрыл глаза. И так в полусне, только по собачьему лаю да по кудахтанью распуганных кур угадывая проносящиеся мимо поселки и деревушки, сидел он долго и молча.
Ра-а! Ра-а-а!.. звонко и тревожно гудел сигнал, и машину плавно покачивало на бесчисленных крутых поворотах.
Дорога забирала в горы.
И эта непроницаемая, беззвездная тьма, и этот свежий и влажный ветер, приглушенный собачий лай, запах сена и спелого винограда напомнили Сергею что-то радостное, но очень молодое и очень далекое.
И вот почему-то пылал костер. Тихо звеня уздечками, тут же рядом ворочались разномастные кони.
Ра-а-а!.. звонко гудела машина, взлетая в гору все круче и круче.
Темные кони, вороные и каурые, были невидимы, но один, белогривый, маленький и смешной Пегашка, вскинув короткую морду, поднял длинные уши, настороженно прислушиваясь к неразгаданному шуму.
Это мой конь! сказал Сергей, поднимаясь от костра и тренькая звонкими шпорами.
Да, согласился начальник заставы, эта худая, недобитая скотина твой конь. Но что это шумит впереди на дороге?
Хорошо! Посмотрим! гневно крикнул Сергей и вскочил на Пегашку, который сразу же оказался самым лучшим конем в этой разбитой, но смелой армии.
Плохо! крикнул ему вдогонку умный, осторожный начальник заставы. Это тревога, это белые.
И тотчас же погас костер, лязгнули расхваченные винтовки, а изменник Каплаухов тайно разорвал партийный билет.
Это беженцы! крикнул возвратившийся Сергей. Это не белые, а просто беженцы. Их много, целый табор.
И тогда всем стало так радостно и смешно, что, наскоро расстреляв проклятого Каплаухова, вздули они яркие костры и весело пили чай, угощая хлебом беженских мальчишек и девочек, которые смотрели на них огромными доверчивыми глазами.
Это мой конь! гордо сказал Сергей, показывая ребятишкам на маленького белогривого Пегашку. Это очень хороший конь.
Но глупые ребятишки не понимали и молча жадно грызли черный хлеб.
Это хороший конь! гневно и нетерпеливо повторил Сергей и посмотрел на глупых ребятишек недобрыми глазами.
Хороший конь, слегка картавя, звонко повторила по-русски худенькая, стройная девчонка, вздрагивавшая под рваной и яркой шалью. И конь хороший, и сам ты хороший.
Ра-а-а!.. заревела машина, и Сергей решил: «Стоп! Довольно. Теперь пора просыпаться».
Но глаза не открывались.
«Довольно!» с тревогой подумал он, потому что хороший сон уже круто и упрямо сворачивал туда, где было темно, тревожно и опасно. Но тут его крепко качнуло, машина остановилась, и шофер громко сказал:
Есть! Закурим. Это Байдары.
Байдары машинально повторил Сергей и открыл глаза.
Машина стояла на самой высокой точке перевала. Запутавшиеся в горах тучи остались позади. Далеко под ногами в кипарисовой черноте спало все южное побережье. Кругом было тихо и спокойно. Сон прошел.
Они закурили и быстро помчались вперед, потому что было уже далеко за полночь.
Проснувшись, Натка увидела Альку. Алька стоял, открыв коробку, и удивлялся тому, что она пуста.
Это ты открыла или они сами повылазили? спросил Алька, показывая на коробку.
Это я нечаянно, созналась Натка. Я открыла и даже испугалась.
Они не кусаются, успокоил ее Алька. Они только прыгают. И ты очень испугалась?
Очень испугалась, к великому удовольствию Альки подтвердила Натка и потащила его в умывальную комнату.
Алька, спросила Натка, когда, умывшись, вышли они на террасу, скажи мне, пожалуйста, что ты за человек?
Человек? удивленно переспросил Алька. Ну, просто человек. Я да папа. И, серьезно поглядев на нее, он спросил: А ты что за человек? Я тебя узнаю. Это ты с нами в вагоне ехала.
Алька, спросила Натка, почему это ты да папа? А почему ваша мама не приехала?
Мамы нет, ответил Алька.
И Натка пожалела о том, что задала этот неосторожный вопрос.
Мамы нет, повторил Алька, и Натке показалось, что, подозревая ее в чем-то, он посмотрел на нее недоверчиво и почти враждебно.
Алька, быстро сказала Натка, поднимая его на руки и показывая на море, посмотри, какой быстрый, большой корабль.
Это сторожевое судно, ответил Алька. Я его видел еще вчера.
Почему сторожевое? Может быть, обыкновенное?
Это сторожевое. Ты не спорь. Так мне папа сказал, а он лучше тебя знает.
В этот день готовились к первому лагерному костру, и Натка повела Альку к октябрятам.